В мае и июне апокалипсис устроил себе передышку, однако я не сомневался, что стоит мне только ступить в этот зловещий внешний мир, как меня прикончит падающий аэробус, поглотит цунами или сожрет стая саранчи.

Теперь я балансировал не на канате. Это была тонкая ниточка, натянутая над ямой с аллигаторами и ядовитыми змеями, вперившими в меня пустые глаза.

Была суббота, начало июля 1996 года, последние выходные перед ужасными выпускными экзаменами.

Я купил в «Лёбе» новую рубашку, термос и пакетик чая. Позвонил из телефонной кабинки Юлиану (приехавшему домой для кардиологического обследования) и велел ему в одиннадцать часов ждать меня на вокзале у киоска. («Если ты сядешь в поезд, если ты только подумаешь сесть в поезд, я с тебя шкуру спущу, понял?») Потом зашел к Йоханну и Хайнцу на Бургштрассе.

Йоханн сидел на подоконнике с записной книжкой и вдохновлялся запахом выхлопных газов, тенью замка, сдержанным пением птиц и демонстрантами, шагающими к ратуше.

– Как успехи? – спросил я.

Он гордо улыбнулся.

– За шесть месяцев пятнадцать полных дискет забил.

– Он все сказки сочиняет, – пояснил Хайнц, который лежал на продавленном матрасе с мокрой тряпкой на лбу и курил.

– Кто-нибудь их читает?

– Нет, ну и что с того? – возразил Йоханн.

– Есть такие типы, которые за свою писанину бабло лопатой гребут – Хайнц, кряхтя, поднялся. – Собирают реальные истории на улицах или там в камерах смертников и продают.

– И кому это интересно? – спросил Йоханн.

Хайнц пожал плечами.

– Видно, некоторым родителям не терпится узнать, что стало с их детьми.

– Офигеть как смешно, – сказал я.

– Почему ты не пишешь детективы? Что-нибудь, за что башли идут? – спросил Хайнц.

– Сам не знаю почему. – Йоханн задумался. – Может, потому, что убийства меня выводят из равновесия. Может, я слишком тонкокожий и впечатлительный и не способен сделать ничего путного. Я же не настоящий писатель, я только записываю свои фантазии, что в голову придет, и целый день выдумываю простые добрые истории про сказочных существ, которых могу сделать какими захочу, – про фей, подгулявших гномов, пряничные сердечки. И никаких дилемм, кризисов, никаких трагедий. Я по горло сыт трагедиями, понимаете?

– Не переживай, Джонни, – сказал я. – Кто-кто, а я никого не упрекну в недостаточной глубине. В истории про то, как Иисус гулял по воде, меня всегда поражала именно поверхностность.

Хайнц ушел на кухню.

– Тебе чего забабахать, умник? – крикнул он.

– Что-нибудь необычное, как обычно.

– Мне один друг из Эль-Файюма в Египте подогнал отличный рецепт.

– Почему бы нет? И воды вскипяти заодно. – Я повернулся к Йоханну. – Вот кувыркнешься с подоконника, газетчики тогда про тебя историю напишут. Про виллу, отчима и все такое. Может, даже какую-нибудь из твоих сказок напечатают.

– Не кувыркнусь. Меня не интересуют глубокие черные дыры. – Он усмехнулся. – Слишком долго висел над одной из них.

– Я просто пошутил, солнечный шар.

– Помнишь, как ты мне когда-то сказал, что талант – это только отговорка?.. Спасибо, Франц. Если бы не ты…

Я слегка щелкнул его по голове.

Хайнц вернулся из кухни. Протянул мне пластиковый пакетик.

– Только сразу много не бери, – сказал он. – Реально особая дурь. Пирамиды и те зашатаются. Говорят, погонщики верблюдов прыгают от радости в Нил и гоняются за крокодилами.

Я взял термос и пошел на кухню. Спросил, сколько времени.

– Скоро одиннадцать, – донеслось из комнаты. – На демонстрацию идешь?

– Можешь одолжить мне денег? – спросил я Йоханна, когда вернулся.

Он засмеялся.

– Забирай мою стереосистему. Мой самолет. Все, что хочешь.

Он дал мне денег.

– Когда-нибудь я тебе их верну.

– Это деньги родителей. Не мои.

– Тогда верну им.

– Лучше отправь в детский дом. Или в фонд помощи итальянским безработным.

– Вы лучше хрусты мне на хранение отдайте, пока в мусорницу не выбросили.

Йоханн прищурился и посмотрел на него с любопытством.

– Скажи-ка, Хайнц, сколько ты знаешь слов для денег?

Я заехал за Юлианом на вокзал, и мы вместе отправились в Швебис к Венесуэле, которая меняла потрепанную веревочную лестницу на детской площадке. Венесуэла, как всегда, была в полукомбинезоне и военных ботинках на шнуровке. От нее не отходил косолапый мальчик, как видно, прятавшийся от других мальчишек, которые забрались повыше и плевались из духовых трубок. К турнику был прислонен транспарант для противотанковоснарядной демонстрации перед ратушей – белая разрезанная пополам простыня, прибитая к беговым лыжам. (Прибитая! Много бы я отдал, чтобы увидеть лицо Бруно Люти-Браванда, когда на День всех святых он сунется за ними в гараж, чтобы оставить немного лыжной мази на заснеженном городском лугу.)

Юлиан рылся в песочнице, выискивая, чем наделить Венесуэлу. Нашел запанированную в песке жвачку и зеленый шнурок, который любезно предложил мне, думая, что я заявился без подарка. Но у меня был с собой термос и еще один сложенный вчетверо сюрприз в нагрудном кармане моей ковбойки – его я приберегал на потом.

Привесив лестницу, Венесуэла взяла лыжи и подошла ко мне с Юлианом. Косолапый мальчик двинулся следом.

– Спасибо, что идете со мной на демонстрацию! – крикнула она.

Я отмахнулся. Ходить на демонстрации, мол, наша гражданская обязанность. Мы, мол, только и делаем, что демонстрируем, если только к каким-нибудь выпускным экзаменам не готовимся. Демонстрации – это для братьев Обрист вроде основной работы. (Я врал как черт, и Юлиан, у которого башка так и прыгала вверх-вниз без остановок, врал, конечно, тоже, но мы делали это из любви.)

Юлиан, сияя, преподнес свои дары. Венесуэла запечатлела ему награду в щеку, и он покраснел как помидор. Я налил в стаканчик чай с лимонной мятой.

– Чай! – засмеялась она удивленно.

Для чая и впрямь было жарковато. Но я сказал, будто сделал его не из пакетика, а как полагается – в заварочном чайнике с ситечком, и это ее убедило.

Она залпом проглотила чай, повернула бейсболку козырьком назад и посоветовала косолапому мальчику пинать своих противников по голени. Потом вскочила на велосипед. Юлиан сел ко мне на багажник. Поехали.

Мы пронеслись по Бернштрассе и двинули к центру. Венесуэла ехала впереди, управляя одной рукой, а другой придерживая лыжи у себя на плече.

Мои руки спокойно лежали на руле, ногти были чистые, велосипед – блестящая, элегантная космическая ракета. Юлиан прижимался к моему заду, обхватив меня за живот, и игрался с пуговицами моей ковбойки в зеленую и белую клетку (вкус – это мой самый слабый мускул).