Встречались и кистени – стальной груз на сыромятном ремешке. Они выглядели как игрушки, но подобной игрушкой можно было укладывать по человеку за каждый удар, достаточно набить руку. У многих были топоры, простое и эффективное оружие, не требующее особой подготовки. Узкое лезвие на длинном древке, напоминающее томагавки аборигенов Нового Света. На месте обуха оно иногда украшалось стальным зубом, похожим на клюв кирки. Такая штука без проблем могла пробить даже самую прочную каску – и то, что находилось под ней. Топором было удобно и блокировать удары, и наносить их, используя одну руку или обе. Кое-кто из бойцов, бывало, сооружал себе и более причудливое оружие.

Например, Петер Юльке, гранатометчик третьего отделения, использовал штуку, которую он называл «свинобой». Это было что-то вроде молотка на длинной ручке, и Юльке утверждал, что в его деревне этот инструмент испокон веков использовался для забивания больших хряков. Узкий граненый боек с хрустом входил в самую толстую кость, оставляя после себя крохотное аккуратное отверстие диаметром не больше мизинца. «Что сгодится для свиньи, сойдет и для француза», – рассудил Юльке. Не раз и не два после этого Дирк при сортировке мертвецов в занятых траншеях находил мертвых французов, которые выглядели как живые, не имея при этом никаких видимых повреждений. У таких обычно в затылке или под ухом обнаруживалось крошечное, почти не кровящее отверстие, оставленное жалом «свинобоя». Закаленная на свиньях рука Юльке почти никогда не знала промаха.

Свое оружие было и у Лемма. И неудивительно – возвышаясь над прочими на целую голову, он имел руки необъятной толщины, которые могли сойти за стволы деревьев, а каждый его кулак был размером с крупную дыню. Обычная палица в подобном кулаке выглядела карандашом. Лемм не был наделен природой острым умом, как и многие люди богатырского телосложения, восполняя нехватку сообразительности прилежностью и терпением. Однажды увидев, как этот великан лупит тренировочное чучело неошкуренным бревном, отчего то ходит ходуном на залитом бетоном постаменте, Жареный Курт покачал головой и обратился за помощью к Брюннеру.

Вместе им удалось соорудить нечто такое, что пришлось Лемму по нраву. Наверно, это можно было назвать боевым цепом – отрезок трубы, похожий на ежа из-за усеявших его штырей, был присоединен с помощью цепи к столь же грозному металлическому древку. Эта конструкция весила килограмм тридцать, но глядя на то, как Лемм разгуливает с ней, держа на плече, как прогулочную тросточку, верилось в это с трудом.

В бою этот боевой цеп уничтожал любую оборону в том месте, где с ней соприкасался. Прочные баррикады из мешков, бревен, колючей проволоки и камня разлетались в щепки. Однажды Дирк видел, как удар этого чудовищного оружия уложил на месте сразу трех французов. Вложенной в него силы хватило бы и на пятерых, но в тесных земляных закоулках Лемму приходилось довольствоваться тем, что было. Во взводе шутили, что с таким боевым цепом не страшно выйти и против танка. И толика справедливости в этом была.

Еще были гранаты. Их брали с запасом, столько, сколько возможно – по десять штук, двадцать, даже тридцать. При зачистке траншей граната представляет собой немаловажный инструмент. «Веселые Висельники» чаще всего были хорошо защищены от любого огнестрельного или холодного оружия, но привычка запускать в подозрительное место гранату была живучей в равной степени у обычных штурмовиков и у мертвых.

Наиболее сложной была работа у гранатометчика штурмовой группы. Он шел по зигзагообразным ходам первым, используя обе руки для того, чтобы метать свои смертоносные снаряды по навесной траектории за углы траншеи. Именно за ними штурмовиков обычно подстерегали опасности, скрытые резкими поворотами от линии огня атакующих. Для такой работы нужно было иметь твердую руку и верный глаз. В третьем отделении лучшим гранатометчиком считался Юльке, тот самый, что дырявил французские головы «свинобоем», но с ним по этой части мог поспорить и Эшман из четвертого.

«Висельник» в полной боевой экипировке представлял собой странное зрелище. Со всех сторон поверх стального доспеха он был опутан ремнями, подсумками, инструментом и оружием. Наверно, даже саперам не приходилось навьючивать на себя столько всего. Это была целая мобильная крепость, способная действовать как в составе группы, так и самостоятельно. И последнее вовсе не было редкостью. В хаотичных переплетениях чужих траншей, где сложно было держаться ориентиров, а ситуация подчас менялась молниеносно, штурмовые подразделения нередко рассыпались на пары или действовали поодиночке, иногда в течение нескольких часов или даже дней.

В своем роде «висельники» были болезнетворными организмами, запущенными в огромное тело и путешествовавшими по его артериям и венам, стараясь поразить как можно больше жизненно важных центров и органов. Успех штурма зависел от того, удастся ли им нащупать уязвимые места и обрушить защитные системы этого организма. И даже нечеловеческая сила мертвецов и прочные доспехи не могли служить надежной гарантией, когда в дело вступал мощный иммунитет.

«Мертвецы в рыцарских доспехах, – подумал Дирк отстраненно. – Обвешанные гранатами, с ружьями, боевыми топорами и пиками в руках, насмешка самой смерти над человеческой жаждой убийства. Когда-то рыцари были символом доблести и справедливости, пусть это не мешало им отрывать друг другу головы, а теперь под сверкающими доспехами мертвое, издающее знакомый запах мертвечины мясо. Мертвое воинство в стальной броне».

Перед боем «висельники» становились сосредоточенны и молчаливы, возбуждение отступало, как последние лоскуты ночи отступают со стремительно светлеющего неба. Дирку было знакомо это чувство. Тело немеет, становится непослушным, тугим. Как будто заранее готовится испытать все возможные нагрузки. Сейчас ты сидишь в окопе, привалившись к земляной стене, и видишь только верхушки травинок, шелестящие на ветру. А через минуту ты уже будешь бежать между воронками прямо на ощерившиеся пулеметами амбразуры, и в голове твоей, пустой и гулкой, будет звенеть лишь одна мысль. Выжить.

Мертвецы не испытывают страха. Никто не паниковал, не теребил оружия, не вздрагивал. В последнюю минуту перед боем «висельники» испытывали лишь спокойную сосредоточенность сродни медитативному трансу. Так может ощущать себя оружие перед выстрелом. Ни страха, ни эмоций, лишь ощущение холодной стали и готовность отозваться щелчком спускового крючка на усилие хозяина.

Сейчас, разглядывая скрытые шлемами лица своих бойцов, Дирк думал не о ждущих их французских пулеметах, а о том, что слуги всегда похожи на своего хозяина. И если в мире живых это часто звучит как метафора, то в Чумном Легионе – несомненная истина. Молчаливая воля хозяина-тоттмейстера настраивала всех на один лад. Словно каждый из них сейчас был радиоприемником и все они настроились на одну и ту же волну. Волну эту невозможно было засечь или обозначить, но ее присутствие ощущалось всеми, от унтеров и ефрейторов до самого последнего бойца.

Характер мейстера в некоторой мере передавался и его отряду, людям, в которых он вдохнул жизнь или ее подобие. Когда-то Дирк считал, что это миф. Когда-то давно, когда само слово «тоттмейстер» еще обозначало для него нечто таинственное и жуткое, а упоминание Чумного Легиона рождало короткий укол стылого страха. О, тогда он знал много сказок и легенд о мертвецах, которых воля проклятого колдуна заставила вновь взять в руки оружие. Вроде того, что тоттмейстер вливает мертвецу в рот каплю своей гнилой крови, чтобы подчинить его разум. Эта кровь становится частью воскресшего, а сам он становится частью тоттмейстера, перенимая его привычки, умения и знания, превращаясь в его беспомощную копию.