теперь мы наконец-то прислушались к ним. Если бы я попытался докопаться до сути своего увлечения моральной философией, то за отправную точку взял бы наш разговор поздно вечером на крыльце нашего первого совместно арендованного дома в Лос-Анджелесе.

Не придумав ничего лучшего, я начал читать статьи и разделы книг по этике. Я звонил наобум всем профессорам философии, и многие любезно обсуждали со мной эту тему (философы, оказывается, и правда любят поболтать о философии). Мне хотелось окончательно понять, этично ли я поступал, но, как обычно бывает в философии, люди, с которыми я консультировался, давали мне самые разные ответы. С одной стороны, можно считать, что публично осуждать поведение того парня правильно, потому что так можно привлечь внимание к более важным вопросам — и человек изменится. С другой — нет: публично осуждать его нехорошо, несправедливо заставлять его выбирать между тем, что ему причитается по праву, и общественным благом, которое не имеет отношения к столкновению. Один профессор даже посмеялся, что это вообще вопрос этики, и сказал, что я веду себя как придурок и мне не нужна моральная философия, чтобы сказать, что не надо быть придурком. Это справедливо.

Такие разговоры привели меня к довольно противоречивым выводам, а еще показали, что есть реальное философское объяснение того, почему мы с Джей-Джей ощутили приступ тошноты: я стыдил этого парня. Когда я понял и смог сформулировать, в чем проблема моего поведения, я почувствовал облегчение, но при этом и боль. Ощущение было сродни тому, что у вас сначала что-то не так с животом, а потом врач говорит, что у вас лопнул аппендикс. Это и хорошая новость (вы были правы!), и плохая (придется лечь в больницу!). Моральные последствия было очень сложно проанализировать. Но вообще-то Джей-Джей действительно врезалась в машину, и хотя 836 долларов — сумасшедшая сумма для замены бампера, не он определил ее, так что на самом деле он не сделал ничего плохого. Здесь было множество нюансов, оттенков и сложностей, которые можно не учитывать, но я цеплялся за них как за основу, чтобы руководствоваться прежде всего своими ощущениями: стыдить того, кто не сделал ничего дурного (по крайней мере на уровне, несоизмеримым с его действиями), казалось мне плохим поступком.

Так что в конце концов я стиснул зубы и позвонил парню. Я рассказал ему обо всем, что произошло, признал свои ошибки и извинился. Кроме того, я поведал ему, что уже выписал и отправил ему чек на указанную сумму. Он вел себя любезно и общался со мной снисходительно, сказав, что может отдать часть денег Красному Кресту. Затем я написал всем, кто обещал пожертвовать деньги, попросив их выполнить обещания независимо ни от чего, потому что помогать жертвам урагана — доброе дело. Люди в целом (хотя и не единодушно) сочли это счастливым исходом, и в конце истории пострадавшим от урагана «Катрина» отправилось более 27 000 долларов.

Однако победу утилитаристов рано праздновать. Все это очень похоже на дурацкий эксперимент с зефиром: есть четкое ощущение, что к хорошему результату привели не очень хорошие действия.

Ладно, я облажался. Но вспомни все те разы, когда ты сам облажался?!

О чем я никогда не задумывался до того, как моя жена поцарапала бампер чужой машины? О разнице между стыдом и виной. Если говорить по-простому, то вина — внутреннее чувство, что мы сделали что-то не так. Это собственное неприятное ощущение личной неудачи. Стыд — это унижение за то, кто мы есть; причем унижают нас другие, те, кто оценивает нас со стороны. (В сериале «Игра престолов» есть известная сцена: свирепую Серсею, после того как всю жизнь она жестоко правила в средневековом мире, заставляют ходить голой по улицам, а люди показывают на нее пальцами и кричат: «Позор! Позор!» Благодаря ее многочисленным монологам зрители знают, что она не чувствует никакой вины за свои жестокости, и, когда заканчивается ее, скажем так, прогон сквозь строй, она планомерно уничтожает всех, кто причинил ей зло.) Я стыдил водителя Saab за то, что у нас с ним были разные системы ценностей. Мне казалось странным париться по поводу царапины на бампере, когда Новый Орлеан тонет! Затем я предложил всем посмотреть на него с укоризной и оценить его поведение. И то, что заставило Джей-Джей и меня испытывать отвращение, было чувством вины за наши действия (по большей части мои): как будто что-то гложет изнутри, ведь мы делаем что-то не так, хотя точно определить, что именно, нам не удалось.

Безусловно, мы можем представить себе ситуации, взывающие к чувству стыда. Ежедневно читая американские газеты, можно найти десятки вещей, достойных стыда: коррупция, море лицемерия, использование власти ради своего обогащения, пренебрежение долгом, расизм, непорядочность, и это все только про Теда Круза![196] Мы инстинктивно чувствуем, что, стыдя людей за их проступки, мы служим важной цели: заставляем этих плохих людей чувствовать себя плохо из-за всего плохого, что они сделали, или по крайней мере заставляем хороших людей понять, что люди, совершившие дурные поступки, плохие. Но чтобы стыд стал моральным сдерживающим фактором, должна установиться причинно-следственная связь между совершенным поступком и этим чувством, которое мы хотим им внушить. В случае с бампером Saab его… не было. Царапина на бампере не имела ничего общего с ураганом «Катрина» за исключением того, что эти два события произошли одновременно. Правда, что разрушения в городе важнее поцарапанного бампера? Конечно. Ни один человек не поспорил бы с этим[197], [198].

Но проблема с тем, что я сделал, — ладно, одна из проблем, их было несколько, — в том, что начинать такую случайную моральную атаку просто несправедливо. В мире почти всегда происходит что-то более важное, чем то, о чем спорят двое. Допустим, мы заняли 50 долларов у сестры и должны вернуть их через неделю. Если она придет к нам через неделю и попросит свои деньги, можно просто посмотреть новости, найти информацию о каком-то бедствии и сказать: «Как ты смеешь просить у меня деньги, когда в Южном Судане голодают дети!» Стыдить кого-то за то, что он думает об Х, когда где-то происходит совершенно не связанное с ним, но более ужасное событие Y, — так себе идея. Есть даже термин для этого: «самдурачничество».

Такой прием чаще всего используется в качестве оборонительной стратегии. Человека ловят на чем-то плохом — на чем угодно, от настоящего