ожидания театрального действа, и увидеть волшебный танец Истоминой. Лишь после этого явится (долетит) Онегин: мы будем наблюдать героя и вместе с тем то, что только что видели глазами поэта, продолжаем видеть — глазами героя. «Сопереживательный» ракурс не исчезнет в «деревенских» главах, но он потеснится в масштабах своего применения, уступая место контрастному, «эпическому» ракурсу восприятия.

Обращение к широкому, раздольному пространству вносит коррективы в движение времени. Летят годы и в первой главе: на наших глазах резвый и милый ребенок превращается в юношу, начинающего самостоятельную светскую жизнь, заканчиваются жизненные пути его отца и дяди. Но ход лет фактически не заметен; для движения времени первой главы более существен суточный звон онегинского брегета. Понятно, что дней, подобных описанному, было много, и все-таки удельный вес одного дня онегинской жизни в первой главе исключителен. В «деревенских» главах продолжает развертываться последовательное повествовательное время, синхронизированное с естественным хронологическим актом жизни героев, но счет времени разнообразнее. Поэт не отказывается от суточного измерения, поскольку оно входит в естественный цикл (причем не упускает случая поиронизировать над брегетом).

Люблю я час

Определять обедом, чаем

И ужином. Мы время знаем

В деревне без больших сует:

Желудок — верный наш брегет…

Но поступательный ход времени здесь ощутимее. Суточный ритм органично переходит в ритм времен года. Полет времени воспринимается стремительным. В сущности, при описании быта Лариных дается описание их дня, в параллель описанию дня Онегина, но сходство практически незаметно, важнее становится различие: ларинские дни нечувствительно мелькают, и акцент переносится именно на динамику и повторяемость. Чай, ужин, сон; потужить, позлословить, посмеяться с соседями; блины на масленице, посты, ежедневный квас, качели, хоровод, молебен; вся жизнь, как размеренные качели.

Но повествование регулярно отмечает завихрения циклического времени, где счет отнюдь не на сутки и даже не на года:

Увы! на жизненных браздах

Мгновенной жатвой поколенья,

По тайной воле провиденья,

Восходят, зреют и падут;

Другие им вослед идут…

С какой космической высоты надо обозревать происходящее, чтобы мгновениям уподоблялись жизни поколений!

Вторая глава раздвигает круг героев: в повествование входят Ленский и Ларины, в том числе Татьяна. «Линия Онегина отделяется от линии автора-поэта, возрастает роль эпического начала произведения»[78]. Образ Онегина оттесняется и новыми героями: в плане-оглавлении (1830) вторая глава названа (в честь Ленского) «Поэт», третья (в честь Татьяны) — «Барышня».

Примечательное явление: Ленский и Татьяна — герои с характерным романтическим мировосприятием. Не очередной ли парадокс: для реалистического произведения — не слишком ли много романтиков? Но, во-первых, реалистическому изображению подвластно все, что встречается в жизни, а романтический стиль поведения знаков не только для литературных героев, он бытует в жизни, во-вторых, романтики не на одно лицо, каждый индивидуален.

К слову, отметим такую деталь. Когда на возвратном пути после визита к Лариным Онегин, обмолвившись, спросил: «Скажи: которая Татьяна?» (надо было спросить, которая Ольга или, в своей стилистике, Филлида: он же ее ездил посмотреть), Ленский озадачен: «Да та…» Тут смысл: нашел о ком спрашивать. Это значит, что Татьяна в его сознании не живет, он ее совсем не замечает. А Татьяна в сознании своем жениха сестры уже полагает братом. Ладно, спишем на любовь: влюбленный возле своей Оленьки в упор никого не видит. Все равно: просто Татьяна душой добрее.

А почему бы Ленскому не дружить с Татьяной: пусть они не успели породниться, но ведь они — «родня» душой, оба — романтики!

Дружба не состоялась, наверное, потому, что сам романтизм разнообразен, многогранен (иначе зачем бы Пушкину понадобилось удваивать тип романтика?).

И Ленский и Татьяна — оба книжники. Конечно, Ленский ориентирован на немецкую философскую литературу (он «с душою прямо геттингенской» и «поклонник Канта»), а Татьяна — на французские сентиментальные книги; эту-то разницу, признавая ее, можно не преувеличивать; в конце концов, и Ленский читает Ольге вслух нравоучительные романы, вероятно, те же самые, которые читаны Татьяной.

Главное различие — в соотнесенности чтения и жизни. Книжный мир Ленского с жизнью сопрягается плохо. Этот мир чист, возвышен, благороден, что и рождает читательскую симпатию к герою. Но каждый раз, как только этот мир соприкасается с жизнью, герой попадает в комическое положение.

Другое дело — Татьяна. Сильный ум Татьяны осознает опасность отрыва мечты от реальности, вследствие чего Татьяна остается хозяйкой положения. Народная основа характера героини, которую нет основания идеализировать, тем не менее обнаруживает свои достоинства и несомненное преимущество в сравнении с отвлеченно-книжной мечтательностью Ленского.

Метафора: Ленский и Татьяна — брат и сестра — в глазах Татьяны содержит истину. Однако в конечном счете обнаружится: эти брат и сестра по духу — не родные.

Ленский

В системе образов «Евгения Онегина» главенствующее положение занимает образ автора: духовная эволюция Пушкина предопределяет принципиальные основы содержания романа. В центре внимания поэта — четверо главных героев, связанных любовными, дружескими, семейными отношениями. Герои первого плана — Онегин и Татьяна. Образы Ленского и Ольги занимают явно аккомпанирующее положение и прежде всего выполняют сопоставительную функцию, давая выразительное боковое освещение при изображении главных героев. Вместе с тем в них вложено особое, собственное содержание, не заменимое ничем: это необходимое добавление в широко развернутую панораму жизни в пушкинском романе.

Да, есть в романе и такой парадокс: идейные разговоры с главным героем ведет не столько автор, сколько юноша Ленский. Но этот парадокс может найти своеобразное обоснование. У автора для подобных целей есть другой «партнер» — читатель, и автор отнюдь не упускает своей возможности. Ленский тянется к Онегину, потому что тот единственный, кто «в пустыне» «мог оценить его дары». У автора и Онегина подчеркнута внутренняя близость и сосредоточенность на одном, общем состоянии, только времени на общение им выделено немного. Онегин и Ленский во всем «различны меж собой», широко и показано это «все».

Характеристика Ленского по контрасту «дорисовывает» Онегина; Ленский — второй по значению из мужских (вымышленных) образов романа. Художественная структура изображения этого героя состоит, в общем виде, из двукратных авторских характеристик (при первом представлении героя и при расставании с ним) и — между ними — непосредственного изображения с дополнительным авторским комментарием к нему.

Пушкин колебался в определениях Ленского; варианты характеристик подробно изучены пушкиноведами; основной тенденцией отброшенных вариантов было «укрупнение», приподымание героя: «Крикун, мятежник и поэт» (вариант строфы VI второй главы); Ленский мог быть «повешен, как Рылеев» (опущенная XXXVIII строфа шестой главы); исследователи указывают на