Отношения Онегина с Ленским иначе рассмотрел М. О. Гершензон. Исследователь допускает ряд преувеличений, например, ставя Ленского на одну доску с сельскими обывателями-помещиками и даже ниже их, считая, что «Ленский хуже их», «труп, как они, но подрумяненный молодостью, поэзией, геттингенством»[84], иначе говоря, воспринимая реальностью то, что Пушкиным изображается лишь как один из гипотетических вариантов судьбы Ленского. Тем не менее М. О. Гершензон проницательно улавливает, как подспудно, интуитивно накапливается неприятие Ленского и со стороны Онегина, и со стороны Татьяны. Автор по праву подчеркивает, что сон Татьяны носит пророческий характер, и восклицает: «Как странно: их (главных героев. — Ю. Н.) счастье спугнуло появление Ольги и Ленского» (с. 108). Развивая эту мысль (правда, уже на предельном заострении), исследователь полагает, что Онегин «непременно соединился бы» с Татьяной, «если бы ему не предстоял в эти дни пугающий пример, карикатура того же соединения: пошлый роман Ленского с Ольгой» (с. 108). И в «мальчишеской выходке» Онегина против Ленского М. О. Гершензон усматривает «глубокие корни», почему «дело сразу приняло такой серьезный оборот. Иначе Онегин не допустил бы дуэли, он, как взрослый, успокоил бы обиженного ребенка; и, даже допустив дуэль, он обратил бы ее в шутку. Но чувство темное, сильное, злое направляло его руку…» (с. 107).

Вероятно, рассуждения М. О. Гершензона следовало бы освободить от преувеличений, но большая доля истины в них, несомненно, содержится.

Вслед за Ленским и в связи с ним входит в повествование Ольга. Ольга исчерпывающе определена автором в одной строфе, посвященной ее портрету, портрету внешнему и психологическому одновременно; несколько дополнительных штрихов дорисовывают этот портрет, сам по себе настолько ясный, что не возникает желания комментировать его.

В связи с Ольгой возникает и еще одна проблема, которая не является проблемой пушкинского романа, но возникает объективно, если продумывать следствия изображенных в романе фактов.

Таково уж универсальное свойство романа — панорамы русской жизни: многое из того, что здесь лишь намечено, может развернуться в самостоятельное исследование жизни. Что было бы, если бы Татьяна ответила Онегину «да», — разве это не одна из тем «Анны Карениной» Толстого? Строфа («А может быть и то: поэта / Обыкновенный ждал удел») о варианте судьбы Ленского — разве это не зерно «Обыкновенной истории» Гончарова? Названные произведения — именно самостоятельные исследования жизни, со своей проблематикой и своими героями; берется лишь самый факт, что создание Пушкина проходило через творческое сознание и Гончарова и Толстого.

Проблема, которая имеется в виду, не поставлена и в последующем развитии литературы: это тема ответственности избранницы поэта, а может быть, и ответственности поэта за свой выбор. Эта тема не возникала в пору работы над романом в личном плане перед холостым тогда Пушкиным; она еще не подкреплялась и иным жизненным опытом, в частности Дельвига, неудачная женитьба которого сыграла роковую роль в преждевременной кончине поэта.

В романе отмечено, что любовь Ленского, благодаря к тому же легкой податливости юного поэта на внушение и самовнушение, оказывает прямое влияние на его творчество:

Поклонник славы и свободы,

В волненье бурных дум своих,

Владимир и писал бы оды,

Да Ольга не читала их.

Зато, вероятно, в ином случае, когда Ленский «Что ни заметит, ни услышит / Об Ольге, он про то и пишет», он рассчитывает на определенную благосклонность своей героини. Впрочем, автор не солидарен разделять даже такую скромную идиллию:

Случалось ли поэтам слезным

Читать в глаза своим любезным

Свои творенья? Говорят,

Что в мире выше нет наград.

И впрямь, блажен любовник скромный,

Читающий мечты свои

Предмету песен и любви,

Красавице приятно-томной!

Блажен… хоть, может быть, она

Совсем иным развлечена.

Отчетлива ирония в адрес вдохновенного Ленского, не лучшим образом распоряжающегося своим поэтическим даром.

Откуда возникает такое устойчивое ощущение, что в гипотетической судьбе Ленского более вероятным был бы второй, «обыкновенный» вариант? Наверное, к тому много причин, но одна из них — что рядом с Ленским Ольга. Ольга… но о ней распространяться нет надобности; пусть она дарит себе на здоровье счастье своему улану и сама будет счастлива… сколько может. Ее портрет очень мил, но автору он надоел безмерно; и право же, юной деве невдомек, что поэтический дар жениха годится не только для того, чтобы заполнять листки ее альбома. На редкость однотонная Ольга («Всегда скромна, всегда послушна[85], / Всегда как утро весела…») ко всему прочему пользуется негласно присвоенным правом повелевать своим женихом; останься она с Ленским, она бы помогла «охладеть» пылу его души. Опять-таки это не означает, что Ленскому, женись он на Ольге, был бы заказан героический путь, но он непременно означал бы конфликтную ситуацию в семье; и в этом случае, признавая возможность такого пути, приходится счесть его менее вероятным. И, несомненно, иным было бы наше ощущение гипотетической судьбы Ленского, если бы с ним была другая подруга, допустим, условно говоря, Татьяна.

И все-таки разговор о Ленском хотелось бы закончить не на этой минорной ноте. Образ Ленского — важный этап в развитии и становлении пушкинского гуманизма.

Пушкин формировался в атмосфере бесконечных войн, в которых дворянин, по понятиям чести, должен был смело участвовать. Смерть на поле брани воспринималась почетной, ее безвременность лишалась оттенка трагичности. Пушкин — свидетель революционных потрясений: неизбежное кровопролитие не смущает поэта и воспринимается естественным. Пушкин приемлет индивидуальный террор («Кинжал»). Предельно заострены строки «Вольности»:

Самовластительный злодей!

Тебя, твой трон я ненавижу,

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Для осознания самоценности человеческой жизни время еще не пришло, до идей Достоевского о невозможности строить светлое здание на трупе хотя бы одного ребенка еще далеко.

Определенные изменения в миропонимании Пушкина происходят в связи с событиями 14 декабря. Здесь гибель и страдания людей предстают ужасными, лишенными романтического ореола.

Пушкин не теряет мужества («В надежде славы и добра / Гляжу вперед я без боязни»), он в высокой степени обладает умением воспринимать явления в их диалектической противоречивости. Однако важно выделить новые элементы в сознании Пушкина. Совершенно замечательно, что роман в стихах тоже отразил мировоззренческие перемены в душе поэта.

Ю. Н. Чумаков[86] обратил внимание, что в «Евгении Онегине» упоминается о множестве смертей, причем и совсем краткие и более развернутые сообщения даются будничным тоном, не вызывая никаких эмоций. Таковы все сообщения, кроме одного: исключение представляет описание смерти Ленского.

Действительно, наблюдается парадокс. Проходит перед нами юный герой —