– Да я вообще-то и не писала книгу о Юлии. Я писала детектив, где образ жертвы был в значительной степени вдохновлен Юлией. Это ведь не биография, правда? Ну, на то было много причин. Главная – наличие в ней такого необъяснимого «je ne sais quoi»[9], вот оно и сформировало у меня в голове образы и возникла отправная точка для истории. Какая-то тайна, наверное. О людях, несущих в себе какую-то скорбь или в каком-то другом смысле не безмятежных, писать интереснее, чем о гармоничных во всех отношениях. О чем там писать-то, черт возьми? О том, что все прекрасно? О том, что ты по-прежнему любишь свою милую женушку и ваших замечательных деток? Интерес возникает только тогда, когда твоя милая женушка трахается на стороне, уходит вместе с детками из дома и выбивает у тебя почву из под ног. Вот о чем по-настоящему стоит писать.

Йеппе с раздражением отметил про себя, что его все еще задевает за живое упоминание измены.

– То есть, Юлия была внешне жизнерадостна, но в глубине души несчастна?

– Нет. Так упрощенно о ней не с кажешь. Юлия была сильной и отлично приспособленной к жизни. Просто она пережила некоторые суровые события, придавшие ей как литературному прототипу глубину, у многих молодых женщин напрочь отсутствующую.

– Какие суровые события? Вы намекаете на беременность?

Эстер ди Лауренти строго посмотрела на него.

– Некоторые обстоятельства своей жизни можно уносить с собой в могилу.

– Вынужден подчеркнуть: очень важно, чтобы вы рассказали нам все, что вам известно о Юлии. В данный момент нам почти не за что зацепиться, и для дальнейшего расследования все может иметь значение. Все!

К своему ужасу, Йеппе увидел, как глаза Эстер увлажняются и стекленеют. Он смущенно глядел на водную гладь и ждал, пока она вытрет глаза и нос рукавом куртки. Она пару раз кашлянула, кивнула и расправила складки на абрикосовой юбке.

– Юлия забеременела от преподавателя театральной секции, когда ей было всего пятнадцать лет. Естественно, это было некстати, и обстоятельства складывались не слишком благоприятно. Но Юлия просто приятно проводила с ним время, а он не на шутку влюбился в нее. Она бы с радостью сохранила ребенка, но понимала, что отец будет против, поэтому не рассказывала о беременности до тех пор, пока уже не могла скрывать. Пошел четвертый месяц, когда он узнал новость. Ну, то есть ее отец. Он… – Она поискала слов, глубоко вздохнула и снова откашлялась. – Он как с цепи сорвался. Угрожал убить Йальти, если она родит. Юлия рассказывала, что он разгромил гостиную, швырял предметы ей в голову, срывал книжные полки и бросал вещи из окна. Ее охватил страх. В конце концов она заперлась в своей комнате и провела там двое суток, не открывая на его стук. Она говорила, что ей приходилось пробираться в туалет по ночам, когда все спали. На третий день она открыла дверь, и они отправились в частную клинику в Орхус, где у него, очевидно, были какие-то связи. Юлия сделала аборт. Под общим наркозом. Когда она проснулась, ребенка уже извлекли, а сама она лежала под капельницей. На несколько месяцев ее забрали из школы, организовав домашнее обучение и отправив на отдых в какую-то семью в Швейцарию. Официально ее отсутствие объяснили тяжелой депрессией, что само по себе чудовищно подорвало статус их семейства. Когда Юлия вернулась в школу, Йальти уже уехал. Она больше никогда ничего от него не слышала.

Йеппе так и не придумал, что сказать. Он пытался вообразить, что произошло между пятнадцатилетней беременной Юлией и ее отцом. Вероятно, папаша был вне себя от ярости, однако это означало, что у него был мотив в первую очередь уничтожить фарерца. Вздохнув, Йеппе вновь настроился на речевой поток Эстер.

– Аборт подкосил Юлию. Депрессия действительно имела место, девушка долгое время пребывала в глубоком горе. И все же она оправилась. В юности можно преодолеть почти все. В эмоциональном отношении она полностью отдалилась от отца, но все равно жила дома, чтобы он чувствовал ее презрение. Такое ему предназначалось наказание. Быть рядом и страдать. И оно подействовало. Он бродил за ней по пятам, как обиженный щенок. Обрушивал свой гнев на супругу и подчиненных. А Юлия, в свою очередь, выплескивала свое пренебрежение на всех парней, которые проявляли к ней интерес. Она была невероятно милой, очаровательной девочкой, однако у меня нет сомнений, что она могла очень лихо манипулировать мужчинами.

– Эта двойственность вас и заинтересовала? – Йеппе попытался нащупать суть повествования. В рассказе было какое-то важное зерно, вот только где?

– Да… в этом существенная часть моего интереса. – Она выдержала длинную театральную паузу, как будто готовилась к кульминации. – Когда-то мне пришлось пройти через, скажем так, аналогичные испытания.

Он навострил слух.

– В далекой молодости и мне довелось испытать нечто в этом роде. Незапланированная беременность, принятое под давлением решение, огромное горе. Времена тогда были другие, но переживание, прибегну к этому обманчивому слову, было во многом схожим. Вот мне и показалось, что Юлия заслуживает внимания. Потому что она несла тяжкий крест и потому что я самым банальным образом узнала в ней себя. Давайте немного пройдемся?

Они встали со скамейки и сразу же слегка размяли конечности, прежде чем направиться по Гаммель Странд мимо рыбного ресторана «Крогс» и площади, пустующей после того, как скульптура рыбачки временно уступила место метрострою. Собаки беззаботно трусили перед ними по тротуару.

– Что Юлия рассказывала вам о мужчине, с которым недавно познакомилась?

– Которого я в своей книге превратила в убийцу? Не так уж много. Юлия рассказывала мне вовсе не обо всем, что происходило в ее жизни. Она бывала очень открытой, когда хотела, но не в этом случае. Наверное, боялась радоваться раньше времени. Быть может, это значило для нее больше, чем оно того стоило, по крайней мере мне так казалось. Знаете, я лучше воздержусь от смешивания реальности и выдумки. Я ведь сформировала свой собственный образ, и мне трудно сказать, что взялось от Юлии, а что я придумала сама. Хм, старше ее, «приятное» лицо (по ее словам), носит очки. Она познакомилась с ним на улице, точно как в книге. Вот тут я ничего не придумывала. Он вручил ей записку, на которой было написано «Звездочка», и это произвело на нее колоссальное впечатление. Так обычно звала ее мама. Она повесила эту записку на холодильник, я видела ее собственными глазами.

Йеппе пропустил выписывающий по тротуару восьмерки велосипед с двумя смеющимися мальчишками. Так, значит, листок, упомянутый в рукописи, действительно существовал. Где он сейчас?

– Что еще она о нем говорила? Да, называла его ботаном, что бы это могло значить? Ботан. А, да, еще сказала, что у него душа художника и что она чувствует с ним связь. Вот как-то так.

– Душа художника – что она имела в виду?

– Откуда мне знать; чувствительная, творческая, ранимая? Разве не это обычно имеют в виду, когда так говорят?

– А вы думаете, он был… художником? – Йеппе сам услышал налет скептицизма в том, как он произнес это слово.