кухню, где уже на печке грелся чайник с водой, а на противоположной полке стояла трёхлитровая банка домашнего хлебного кваса.

— Квасок — это хорошо, это лепота, — пробормотал я и, ухватив спасительный сосуд дрожащими руками, сделал прямо из широкого горлышка несколько больших глотков.

Затем я посмотрел на своё лицо в маленькое пошкарябанное зеркальце, и результатом увиденного в целом остался доволен. Синяков под глазами нет, неприятных опухолей тоже не имеется, нос прямой, подбородок волевой, только щеки чуть-чуть впалые, так жизнь такая, что некогда нагулять жирок, некогда перевести дух.

Вот и вчера после праздничного фуршета мне, словно многодетному отцу, почти всю молодёжь пришлось разводить по домам. А руководительницу самодеятельности, которая по ошибке стопку водки запила кружкой с пивом, я вынужден был лично занести на третий этаж. Кстати, товарищ Нестерова оказалась вполне нормальной женщиной, когда концерт закончился, и зрители стоя аплодировали, она сказала, что мой номер ей понравился и, что готова его включить в предновогоднюю программу. Я же ответил, что подумаю, так как для меня хоккей на первом месте.

А вот длинноногая и голубоглазая блондинка Сусанина меня разочаровала. Вчера три парня из-за неё подрались, а она знай хохочет, дескать они сами виноваты, и я им ничего не обещала. И когда эта взбалмошная барышня прошептала мне: «проводишь меня?», то я сразу отказался, сославшись на то, что мне как самому старшему товарищу Киру Нестерову, наверное, придётся нести. Хотя сам подумал, что если бы не мои соседки, то Сусанину я бы кончено проводил, оставив Нестерову спать прямо в ДК.

«Надо бы сегодня к Вике и Наде заглянуть, купить что-нибудь к чаю и помириться, — решил я, умываясь из рукомойника. — И чего они обиделись из-за предсказаний будущего? Я же ничего плохого пока не предсказал».

— Утро доброе, — проскрипел Иннокентий Харитонович, войдя в хату.

— Если это вопрос, то утро сегодня тяжёлое, — простонал я.

— Так ты вроде не пьёшь? — удивился Харитоныч. — Али было что вчера?

— Сок был берёзовый из продмага, — сказал я и сунул голову под струйку воды.

— Тут енто такое дело, — замялся старик, — записка странная пришла напрямки в почтовый ящик. Это чай не тебе?

Харитоныч протянул мне маленькую записку, которую я прочитал буквально за секунду, потому что она состояла из одной строчки: «У нас всё хорошо». И мне сразу стало понятно: у кого всё хорошо и кто доставил мне это послание. Однако я с ленцой равнодушно посмотрел на хозяина нашей «холостяцкой берлоги», почесал мокрый затылок, просчитывая всевозможные варианты, и пробурчал:

— Света что ли здесь маловато? Наверно, Харитоныч, и мне пора очки покупать? Ведь годы летят, наши годы, как птицы, и некогда нам оглянуться назад.

Затем с таким же равнодушным видом я взял записку в свои руки, сделал шаг к печке и очень быстро сунул её в огонь. И маленький листок бумаги за мгновенья превратился в крохотную горстку пепла. А Иннокентий Харитонович, став свидетелем моего варварского поступка, буквально затрясся и жалобно простонал:

— Это ты чевой сейчас сделал?

— Ты же сам сказал, что это какая-то ерунда? — удивился я. — Сам подумай, зачем нам коллекционировать разную макулатуру? Мы что с тобой пионеры?

— Ты чевой сделал? — чуть не плача проплетал старик Харитоныч.

«Да я-то сделал всё как надо, — подумал я, улыбаясь простоватой и глуповатой улыбкой. — Как будто я маленький и не понимаю, зачем меня подселили к человеку, который свободно под надзором участкового торгует самогонкой? Только мне одно интересно, отчёты о моём поведении ты, Иннокентий Харитонович, каждый день пишешь в контору или через раз?».

— Ну, всё, не надо истерик, — я приобнял старика. — Я тебе таких записочек штук сто накарябаю. А давай так: «Здесь сильно штормит. Боимся, как бы не потонуть. Приятель наш по болезни уволился. Шлю тебе с ним, Анюта, живой привет. Будь с ним ласкова. За добрые слова одень, обуй, накорми». Каков слог, оцени?

— Что это была за записка? — упрямо уставился на меня старик.

— Наша соседка в баню сегодня вечером приглашала, — прошептал я. — Дело молодое, Харитоныч, ха-ха!

И тут в дверь дома кто-то позвонил. Я выглянул в окно и увидел, что за околицей стоит чёрный автомобиль марки «Волга» ГАЗ-24. «Вовремя сгорело послание, которое принёс шаманидзе», — подумал я.

Глава 12

Когда чёрная «Волга» везла меня по центральной улице этого крохотного городка, то я не мог перестать улыбаться и тихо хохотать, потешаясь над самим собой. Чего только я не успел нафантазировать за те секунды, пока в избе не появился водитель «черной зловещей автомашины», который оказался личным шофёром директора «Машзавода» товарища Рогута. Выяснилось, что Григорий Филиппович, соскучившись по моей свободолюбивой натуре, потребовал привезти её на сегодняшнее утреннее заседание руководства предприятия. «Наконец-то до директора дошло, что оловянные солдатики — дело крайне перспективное», — подумал я, потому что даже не сомневался, что речь пойдёт именно о них.

Однако войдя в директорский кабинет, я застал там товарища Рогута в гордом одиночестве. Григорий Филиппович отчего-то не сидел за своим столом, перебирая корреспонденцию и сводки с полей битвы за производственный план, а стоял ко мне спиной и смотрел в окно, которое выходило на улицу Ленина. Что он хотел разглядеть среди падающих на землю больших хлопьев снега? Какие мысли роились в голове директора? В принципе догадаться было не сложно. Ибо мы все, так или иначе, перед принятием важнейшего решения, хотим заглянуть в будущее.

— Доброе утро, — поздоровался я, прикрыв за собой дверь кабинета.

— Здравствуй, Иван, — коротко буркнул директор и, развернувшись, подошёл к своему столу, на котором стояли восемь оловянных фигурок североамериканских индейцев. — Честно говоря, поначалу я в эту твою затею нисколечко не поверил, — Рогут взял фигурку индейца с луком и очень внимательно на неё посмотрел.

— Дали поиграть этих солдатиков своим детям? — догадался я.

— Кхе, — недовольно крякнул директор. — Ты даже не представляешь, какая была сегодня истерика, когда я забрал этих чингачгуков на работу. Присаживайся пока, сейчас остальные подойдут.

«Как же всё-таки у нас любят собираться и заедать, — думал я, спустя час бесплодных разговоров, которые вели: директор завода, секретарь парткома, бригадиры разных цехов и комсомольские вожаки. — Если так дело и дальше пойдёт, то нужно будет объявлять