– Гай, я не могу без тебя. Слышишь?

– Слышу. Мне ни с кем не было так хорошо, как с тобой – там…

Этого было абсолютно достаточно, чтобы она, Лола, забыв все, влетела в знакомый постылый подъезд как на крыльях.

Облупленная штукатурка на стенах. Входная дверь клацнула. Облезлые почтовые ящики зияли щелями. Входная дверь заскрипела, как будто снова открываясь. Объявление на стене «Быстрый Интернет». Она не дочитала: внезапно погас свет.

Лола очутилась в кромешной тьме. Она помнила свой подъезд: лестница к лифту, дверь в подвал, закуток мусоропровода. Но сейчас во тьме совершенно потерялась. Вытянула руки вперед.

И тут раздался какой-то звук. Странный звук. От которого сердце Лолы упало, а лоб покрылся холодным потом. Она вдруг поняла, что ОНА В ЭТОЙ ТЬМЕ НЕ ОДНА.

Сзади обрушился удар, разбивая, раскалывая череп. Лола упала, стукнувшись переносицей о ступеньку лестницы.

Ш-ш-ш-ш-ш-ш… хр-хр-хр-хр…

Звук был иным. Пугающе отчетливым и одновременно глухим. Она пришла в себя – то ли от этого звука, то ли от леденящего холода, пробирающего до костей. Чтобы разлепить веки, потребовалось столько усилий. Она была вся мокрая. И на губах был какой-то противный соленый привкус. Кровавый привкус. Поднять руку, ощупать лицо не было сил. Пальцы ощущали только холод плитки. И свет, этот режущий электрический свет. И на горле что-то, давит как щупальце спрута, тугая упругая петля.

Лола повернулась и застонала от боли: голова лопалась, ее чем-то ударили сзади. И теперь вот лежит в подъезде на полу. Дверь лифта – она почти у самого лица. Она упала… Она же упала там, внизу у лестницы, а теперь она здесь, у самого лифта…

Лола поднесла руку к горлу. Шея ее была обмотана чем-то, веревкой? Превозмогая боль в затылке, кашляя, давясь кровью, что хлестала из разбитого носа, она рванулась… Рванулась в диком испуге. Веревка уходила куда-то вверх к лифту, сквозь его плотно сомкнутые двери.

Это было последнее, что она увидела – белое щупальце. Конец веревки. Лифт загудел. Его кто-то вызвал, нажав кнопку. Кабина двинулась вверх, веревка натянулась, натянулась, напряглась. Лолу швырнуло вперед, она еще пыталась ухватиться за лестничные перила, скользя по плитке, хрипя от ужаса, царапая захлестнувшую горло петлю. Ее тащило вверх, наполняя каждую клетку, каждый атом тела нестерпимой болью, вздергивая ее как на дыбу, расчленяя, разрывая заживо.

Заживо…

Фонтан крови из разорванных шейных артерий ударил под самый потолок.

Лифт остановился на восьмом этаже. Веревка ослабла.

РВАНЫЙ КОНЕЦ, ЗАТЯНУТЫЙ ПЕТЛЕЙ НА СУКУ…

ГДЕ-ТО ТАМ, В ЗАПРЕТНОМ ЛЕСУ БЫЛА ТА СОСНА…

ГДЕ-ТО В ЛЕСУ…

И ТЕЛО БЕЗ ГОЛОВЫ…

В Текстильщики Катя ехала вместе со старшим лейтенантом Должиковым на служебной главковской «Хонде» и в боевом настроении. Перекресток, светофор, станция метро «Текстильщики», улицы, кинотеатр, супермаркет, снова перекресток, светофор и – бурая сталинская восьмиэтажка, поворот в арку.

Двор дома был забит милицейскими машинами. У подъезда стояла «Скорая», спешно вызванный эвакуатор освобождал тротуар от припаркованных авто. Пробиться во двор на машине не удалось. Катя и Должиков вышли.

Ощущение было такое, что… они опоздали. Ехали допросить важную свидетельницу по делу об убийстве, а очутились на месте происшествия, где произошло САМОЕ СТРАШНОЕ. Неужели тот ночной убийца, запросто влетающий в окна на четырнадцатом этаже, стреляющий в спящих, и тут отметился? Катя была уверена: если в этом доме, куда они так торопились, что-то случилось, то стряслось это именно с той, которую они ехали допрашивать по уголовному делу. Так бывает всегда. Это такая закономерность, подлая, жуткая закономерность – кто-то заметает за собой следы, «зачищает», как и там, в квартире Вероники Лукьяновой.

– Как ее фамилия, вы говорили? – тихо спросила Катя Должикова.

– Журакова Ираида. – Должиков растерянно оглядывался. – Вот черт, что тут у них творится?

– Сюда нельзя никому, в том числе и жильцам дома. – Путь к подъезду преградил мрачный патруль ППС.

– Что случилось? – спросил Должиков.

– Убийство. Женщину убили.

– Кто здесь старший? – Катя не намерена была отступать. – Мы из ГУВД области, вот наши удостоверения, мы тут по делу об убийстве, которое произошло на днях в Красногорске. Пожалуйста, пропустите, нам срочно нужно поговорить со старшим следственно-оперативной группы.

Патрульные молча изучили удостоверения, потом один повел их к подъезду мимо сгрудившихся у входа зевак, любопытных и перепуганных жильцов.

– Утром ее обнаружили, – донеслось до Кати. – Из семнадцатой квартиры… нет, не сын, сын-то у них в командировке, старик-отец, с собакой шел гулять, ну и… лифт не вызвался. Он пешком спустился, наткнулся прямо там, на первом этаже… Плохо с сердцем стало, «Скорая» увезла. Позвонить успел в шестую квартиру, они и вызвали… Такой ужас… чье сердце выдержит? Там ведь…

Вот тут коллеги из области приехали тоже по делу об убийстве, – патрульный приоткрыл железную дверь подъезда, поставленную на фиксатор.

Вышли двое оперативников. МУР, Петровка 38 – Катя сразу угадала, кто они и откуда. Она коротко и вместе с тем честно поделилась поводом, по которому они с Должиковым тут оказались: Красногорск, убийство Вероники Лукьяновой, поздравительная открытка с обратным адресом, свидетельница Ираида Журакова.

– Она мертва? Это ведь ее убили? – спросила Катя, уверенная, что МУР ей ответит «да, к сожалению, вы опоздали».

– Проходите. С нервами-то как, в порядке? – угрюмо бросил сотрудник МУРа.

В подъезде горел тусклый свет. Первое, что Катя увидела помимо людей в форме, прокурорских и судмедэкспертов, сгрудившихся у лифта, была женская сумка розового цвета – объемная, мягкая.

«Такую сумку я уже видела. Точно видела. У той, которая приехала вместе с… ждала в кофейне на углу, скучала, нервничала… белое платьишко-„ришелье“…

Катя замерла: ступени лестницы, ведущей к лифту, были сплошь в бурых потеках. Кровь была и на стене, и на почтовых ящиках. Голые женские ноги, обутые в босоножки, были тоже испачканы бурым, и одежда – юбка, нет платье – белого цвета… платье-«ришелье»…

Сумка, платье…

Катя вцепилась в руку Должикова, который тоже застыл, увидев ЭТО на площадке перед лифтом: тело без головы. Кровавый обрубок шеи, обмотанный толстой веревкой, почерневшей, слипшейся.

– Поднимайтесь по лестнице на второй этаж, – сказал один из муровцев. – Это не Журакова Ираида, у этой другая фамилия. Журакова, вы говорите, в 24-й квартире проживает, а эта из 16-й, мы установили. Она снимала в этом доме комнату в трехкомнатной квартире на пятом этаже, а 24-я квартира на восьмом. Жильцов никого из дома не выпускали с самого утра, так что там ваша свидетельница должна быть.