мне отставку не давали. А ты и рада, не так ли? Хорошо, коли проживу я лет еще 25; а коли свернусь прежде десяти, так не знаю, что ты будешь делать и что скажет Машка, а в особенности Сашка. Утешения мало им будет в том, что их папеньку схоронили как шута и что их маменька ужас как мила была на аничковских балах. Ну, делать нечего. Бог велик; главное то, что я не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности. Это хуже либерализма. Будь здорова. Поцелуй детей и благослови их за меня».

«Предполагаем жить…» Остается гораздо меньше десяти лет: два с половиной года. Наталья Николаевна не забудет мужниных сетований и похоронит его не в камер-юнкерском мундире «как шута», а во фраке.

В дневнике 22 июля о тех же событиях сказано предельно кратко, уже без реверансов к возможным незваным читателям («…не хочу, чтоб могли меня подозревать в неблагодарности»). Тут разговор с самим собой, и вывод в конце тревожный: «Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором, — но всё перемололось. Однако это мне не пройдет».

LXVIII

Отпуск на три месяца для поездки по домашним делам получен. 21 августа Пушкин в Полотняном Заводе. Двухэтажный дом со всеми удобствами, даже с ванными комнатами. Роскошный дедовский сад, в оранжереях лимонные и апельсиновые деревья, даже ананасы произрастают.

Пушкин с женой и свояченицами вдоволь гуляют, играют в горелки. Но и для дела поэт находит время. Как-то мальчик-слуга застает его лежащим на животе на бильярдном столе, что-то напевающим и пишущим. В библиотеке Гончаровых оказалось немало книг, русских, французских и немецких, которые пригодятся для работы в Петербурге.

Двадцать шестого августа отмечают именины Натальи Николаевны и Натальи Ивановны (та в Яропольце, с Екатериной и Александриной так и не помирилась). Пушкин пишет теще: «Жена моя прелесть, и чем доле я с ней живу, тем более люблю это милое, чистое, доброе создание, которого я ничем не заслужил перед Богом». Жене поэта 27 августа исполняется всего лишь 22 года.

Пушкины и Гончаровы 6 сентября перебираются в Москву, а через неделю глава семьи уже в Болдине, где его встречают первый снег и хозяйственные хлопоты. «20 снт. 1834 10 ч-53 м» — такая дата стоит в конце рукописи «Сказки о золотом петушке». Еще одно итоговое произведение — в сказочном цикле. Автор намечает план издания «Простонародных сказок». «Золотой петушок» — самая «взрослая» из них, философически серьезная. Царь Дадон, конечно, не карикатура на конкретного самодержца — это образ недалекого правителя на все времена. За расправу с мудрецом полагается неминуемый крах — аллегорический смысл прозрачен и неоспорим.

В апреле 1835 года «Сказка о золотом петушке» готова. Цензура вычеркнет стих «Царствуй лежа на боку» и финальное двустишие:

Сказка ложь, да в ней намек,

Добрым молодцам урок.

Именно эти две цитаты станут в русском языке крылатыми фразами.

LXIX

В Петербурге Пушкины в середине октября опять меняют адрес. Прежний домовладелец измучил постояльца тем, что велел дворнику запирать ворота в десять часов. Пушкину, возвращавшемуся домой поздно, приходилось с боем проникать в свое жилище. А теперь Вяземский отбыл за границу, и освободилась квартира в доме Баташева на Дворцовой набережной. Половину квартиры занимают Пушкины, вторую — Екатерина и Александра Гончаровы.

Жизнь придворная невыносима тогда, когда требует быть частицей толпы. В августе состоялось торжественное открытие Александровской колонны на Дворцовой площади. Пушкин был как раз в отъезде и избежал необходимости явиться туда в камер-юнкерском мундире. И далее он засчитывает себе в актив каждую возможность «прогулять» казенное мероприятие. «Завтра надобно будет явиться во дворец. У меня еще нет мундира. Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, молокососами 18-тилетними. Царь рассердится, — да что мне делать?» — записывает он в дневнике 5 декабря 1834 года. А на следующий день: «Я всё-таки не был 6-го во дворце — и рапортовался больным. За мною царь хотел прислать фельдъегеря или Арнта». Имеется в виду лейб-медик Арендт — мы еще вспомним это имя.

А вот о бале 14 декабря в дневнике рассказывается довольно добродушно: «Третьего дня был я наконец в Аничковом. Опишу всё в подробности, в пользу будущего Вальтер Скотта. Придворный лакей поутру явился ко мне с приглашением: быть в 81/2 в Аничковом, мне в мундирном фраке, Наталье Николаевне как обыкновенно. В 9 часов мы приехали. <…> Гостей было уже довольно; бал начался контрдансами. Государыня была вся в белом, с бирюзовым головным убором; государь в кавалергардском мундире. Государыня очень похорошела. <…> Вообще бал мне понравился. Государь очень прост в своем обращении, совершенно по-домашнему».

Выходит в свет «История Пугачевского бунта», состоящая из двух частей: собственно истории и документальных приложений. Успеха книга не имеет. Даже печатных нападок немного, больше — кулуарных. Активизировался Уваров, успевший досадить Пушкину тем, что добивался цензурования его новых произведений «на общих основаниях». Пушкин записывает в дневнике: «В публике очень бранят моего Пугачева, а что хуже — не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении. Его клеврет Дундуков (дурак и бардаш) преследует меня своим ценсурным комитетом. Он не соглашается, чтоб я печатал свои сочинения с одного согласия государя. Царь любит, да псарь не любит. Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен…» Дневниковым излиянием эмоций Пушкин не ограничится и скоро найдет повод нанести Уварову сатирический удар.

Пушкин думает пополнить книгу о Пугачеве новыми материалами из пугачевского следственного дела, доступ к которому автор получил, уже когда книга была напечатана. А может быть, этот труд — лишь подспорье для начатого романа о временах пугачевщины? В беспристрастном историческом жанре характер Пугачева не раскрыть, а сюжетный вымысел вдруг да приблизит к истине.

Весной выходит первая часть «Поэм и повестей Александра Пушкина» (вторая часть появится в августе) — здесь все поэмы в хронологическом порядке — за исключением «Гавриилиады» и «Медного всадника». Весной же написано «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года», которое автор хочет выпустить отдельной книгой. Снова возвращается он мыслями к своему проекту трехлетней давности: политическая и литературная газета с книжным приложением каждые три месяца. Хотя душа его к газетному делу не лежит.

Всё это, однако, никак не может решить материальных проблем. То и дело приходится влезать в новые долги, закладывать семейное серебро, жемчуг, шали. Меж тем в семействе Пушкиных прибавление: 14 мая на свет появляется сын Григорий.

Счастливого отца в этот день нет дома, он 15-го возвращается из Тригорского, куда совершенно неожиданно укатил десять дней назад, вызвав замешательство и жены, и своей матери. Одна дорога заняла три дня туда и три обратно. Теще написал, что ездил «по своим делам». А дела состояли в том, чтобы вспомнить прошлое, взглянуть на опустевшее Михайловское, поболтать в Тригорском с Прасковьей Осиповой, а в Голубове с Евпраксией Вревской.

Рассчитывал он и на встречу с осиповской падчерицей Александрой, уже года два как замужней и носящей фамилию Беклешова. Когда-то ей было адресовано стихотворение «Признание» с легендарным финалом: «Ах, обмануть меня не трудно! / Я сам обманываться рад!» Даже в «Донжуанский список» она попала. Хотя реальные любовные отношения у Саши были не с Пушкиным, а с ее родственником Алексеем Вульфом.

Простодушная Вревская потом поведает: «Поэт по приезде сюда был очень весел, хохотал и прыгал по-прежнему, но теперь, кажется, он впал опять в хандру. Он ждал Сашеньку с нетерпением, надеясь, что пылкость ее чувств и отсутствие ее мужа разогреет его состарившиеся физические и моральные силы». Много лет спустя