Милькер отпил кофе и задумался. Что-то в этой девушке подкупало его, он видел в ее глазах страсть, слышал в ее голосе жажду знаний, но чего-то ему все же не хватало, веры в нее, что ли?

– Когда-то все искусство принадлежало богам, – произнес он, – это для богов строили храмы, писали музыку, писали иконы, для богов танцевали и пели. А для кого хотите играть вы?

Девушка не колеблясь ответила:

– Для ангелов. Только не для тех, что изображены в церквях или на открытках, а для ангелов, которых мы носим в себе. Потому что человек носит в себе ангела, не ангела-хранителя, а ангела, который стонет, заключенный в сумерках души каждого из нас, и которого редко, очень редко нам удается высвободить из оков и дать ему свободу, чтобы он взлетел, вознесся, и тогда… тогда…

–…Тогда вместе с ним очищается и возвышающаяся душа наша, душа каждого из нас, – продолжил Милькер и добавил: – Вы цитируете Мирчу Элиаде…

– Это и мои слова. То есть они стали моими. Стали моим кредо. Ни за какие деньги я не предам этого ангела.

– Если вы это говорите искренне… – опустил глаза старик. – К тому же особа, которая читает Элиаде, не может пройти мимо моего внимания.

– Ох, поверьте мне, – Ярка положила свою ладонь на его – свою тонкую нежную ладонь с узкими розовыми ноготками на его сухую и сморщенную, на его костлявые пальцы с продолговатыми, аккуратно подстриженными ногтями, положила и ощутила холод его руки, пульсацию синей жилки и надежду на то, что он начинает ей доверять.

– Я уже все решила для себя. Вы не пожалеете, что взяли меня в свои ученицы.

Работа в библиотеке мне нравилась, у меня было достаточно свободного времени, и я мог рыться в старых книгах и манускриптах, или, пристроившись на стремянке, записывать какие-то мудрые мысли в свою «Книгу». Как-то мне попал в руки трактат малоизвестного, но выдающегося ученого Де Селби о зеркале. Казалось бы – зеркало… А вот нет никакого другого предмета в нашем быту загадочнее, таинственнее и коварнее, я еще с детства восхищался им и, распластавшись на полу и поставив зеркало напротив себя, медленно опускал его верхнюю часть так, что пол подо мной, казалось, убегает куда-то вниз, и я вот-вот сползу туда – в неизведанную бездну, в нечто ужасное и необратимое, может, даже в самое пекло, меня охватывал страх, я чувствовал, как ноги окутывает тепло, а через мгновение их обожжет жар, и я поспешно поднимал зеркало, тогда пол поднимался вместе со мной, а скоро я уже снова готов был сорваться, но уже вниз головой. Так могло повторяться много раз, но еще интереснее было, когда я выключал свет, зеркало тогда демонстрировало таинственные пропасти, странные крадущиеся тени, а с помощью второго зеркала я уже проникал в бездонные лабиринты, в которые проваливался целиком, раздрабливаясь на множество ликов и уменьшаясь до размеров макового зернышка. Мне и сейчас нравится эта игра, особенно после того, как я пришел к выводу, что зеркала демонстрируют внешность человека в более молодом возрасте, чем он есть на самом деле. Ведь свет распространяется с точно определенной скоростью, а отсюда следует, что прежде, чем в зеркале появится отражение какого-то предмета, необходимо, чтобы лучи света сначала упали на этот предмет, затем достигли поверхности зеркала, отразились от него и вернулись к этому предмету, в данном случае к глазам человека, а это значит, что между тем моментом, когда человек бросает взгляд на свое отражение в зеркале, и тем моментом, когда отраженный образ отображается в глазу, проходит вполне конкретный промежуток времени, поддающийся измерению. Конечно, промежуток этот так мал, что едва ли кто-нибудь стал бы рассматривать этот феномен как проблему, достойную серьезного обсуждения, если бы я не нашел подтверждения этой теории именно у Де Селби, который пришел к таким же выводам еще триста лет назад. Так что, заметьте, я докопался до этого самостоятельно, а на трактат Де Селби наткнулся гораздо позже. Ученый предлагал отразить первое отражение во втором зеркале и считал, что в этом втором отражении можно при тщательном изучении выявить различия по сравнению с первым. Де Селби даже соорудил систему параллельных зеркал, каждое из которых отражало в бесконечном ряду его все уменьшающееся и уменьшающееся лицо, заключенное между зеркалами, следовательно Де Селби утверждает, что он очень внимательно «с помощью мощного телескопа» рассмотрел отражение, удаленное невероятно далеко от первоначального в бесконечном ряду параллельных отражений. Описание того, что он увидел в телескоп, поражает, Де Селби утверждает, что по мере того, как отражения его лица уходили в бесконечность, они становились все моложе и моложе, а последнее отражение, которое ему удалось разглядеть, – увидеть его невооруженным глазом было совершенно невозможно, – было лицом мальчика лет двенадцати «исключительной красоты и благородства». Ему не удалось добраться до отражения, в котором он увидел бы себя в колыбели, – «из-за кривизны поверхности земли и ограниченных возможностей телескопа».

Это открытие меня потрясло до глубины души, я подумал, что забытый трактат Де Селби необходимо немедленно опубликовать и начать промышленное производство телескопов и доступной системы зеркал, чтобы каждый человек мог заглянуть в свою юность, не ограничиваясь одними фотографиями. Более того, развернув зеркала в противоположном направлении, можно было бы заглянуть и в свое будущее, увидеть, как меняется облик того или иного человека, а благодаря этому предвидеть болезни и смерть. Но еще больше меня поразило другое открытие: если я до этой теории додумался сам и если человеческая душа находится все время в перемещении из тела в тело, то нет ничего удивительного, если душа Де Селби вселилась в меня. Когда я дочитал его трактат до конца, то открыл еще одну вещь: Де Селби в своих опытах опирался на выводы персидского средневекового ученого Альмутасима, чье имя переводится то ли как «Ищущий крова», то ли как «Кровоискатель». И что же? Я сразу почувствовал, как моя душа постарела еще на несколько веков, и я уже чуть было не затараторил на фарси, но меня из такого реального приближения к Альмутасиму вывела пани Конопелька, велев немедленно навести порядок на стеллаже № 188. Книги там лежали как попало, в основном это были изрядно потрепанные издания бог весть каких времен, среди которых я наткнулся на восемь выцветших листов. Просмотрев нумерацию, я увидел, что не хватает еще четырех, было похоже на то, что кто-то их вырвал из неизвестной книги. Листы были исписаны нотами, а между нотами были какие-то странные знаки и рисунки – я узнал корень мандрагоры, виселицу с повешенным, еще там были растения, птицы и звери, но такие, каких в природе никогда не существовало, и различные органы и части человеческого тела, отдельные рисунки и тиснение были настолько микроскопические, что я решил эти листы прихватить с собой и попытаться рассмотреть внимательнее с помощью лупы, а поэтому спрятал их за пазухой и, едва дождавшись конца работы, помчался, но не домой, а к Йоське, он ведь у нас учился в консерватории, он должен был быстрее разобраться, что к чему. У Йоськи просто руки затряслись, когда он увидел эти древние ноты, и он тут же сел за пианино и попытался их наиграть, но вышла какая-то жуткая какофония, и Йоська сказал, что эти ноты, наверное, зашифрованы, то есть расположены в совершенно другом порядке, но в каком – загадка, хотя… Здесь он вооружился лупой и, присмотревшись внимательнее, заметил между нотных строк надпись на латыни.