Ирена, и когда она появилась в молодежном центре, постарался ее успокоить. Его не забрали во время сегодняшней облавы — и, скорее всего, не тронут и завтра, сказал он ей. В гетто говорили, что забирать будут в основном тех, кто не мог работать, а также стариков и детей. И Адам, устало улыбаясь, шутливо напряг мышцы руки, успокаивая ее этим жестом, мол, видишь, я еще молод и крепок. Он всегда был способен заставить Ирену улыбнуться. Сейчас у него была работа, а работа означала жизнь. Ракель, Ева, Йозеф и Ала, занятые каждый по-своему, тоже были в относительной безопасности. Ирена пыталась убедить себя, что никому из них опасность пока не угрожает.

Но оба они знали, что все не так просто. В молодежном центре царил хаос, и молодых людей здесь было меньше обычного. Когда новость распространилась по кварталу, родители предпочли держать детей при себе. Cтрах и неопределенность на улицах можно было почувствовать кожей. Сирот и беспризорников, которым не к кому было обратиться за помощью, забрали сразу же. Благодаря своей работе Адам был в безопасности. Но голос в голове Ирены, не переставая, задавал один и тот же страшный вопрос: когда всех детей депортируют, необходимость в молодежных центрах отпадет. Что тогда?

На второй день операции, 23 июля, глава юденрата, получив новый приказ о квоте уже в десять тысяч человек и понимая, что это означает соучастие в убийстве детей и младенцев, после затяжной борьбы с собственной совестью покончил жизнь самоубийством, приняв цианистый калий. Тогда немцы назначили ответственными за выполнение квоты других видных евреев и еврейскую полицию. Естественно, добровольцев, желающих переселиться, находилось немного. На улицах разыгрывались страшные сцены, и большинство предпочитало прятаться по своим квартирам. Когда жертв для выполнения квот стало недоставать, полиция начала перекрывать улицы, выгонять людей из домов и под вооруженным конвоем сгонять в депо. Вскоре печатный строевой шаг еврейской полиции будет эхом отдаваться от стен гетто каждый день в восемь утра, знаменуя начало очередной облавы. Попытка спорить или сопротивляться приводила к немедленному расстрелу.

Сначала наличие разрешения на работу что-то значило. Счастливые обладатели размахивали им во время облав как волшебным талисманом. Они продавали последние семейные ценности, чтобы приобрести его за астрономическую сумму. Но по мере того, как давление на полицию для увеличения числа депортируемых возрастало, какое-либо значение оставалось лишь у немецких квот. На улицах проводилась «селекция». На одной стороне улицы выстраивали тех, кто был пригоден для рабочих команд или рабского труда на немецких военных заводах. На другой — тех, кого перемещали в Треблинку. Один из участников польского подполья, ставший свидетелем облавы в первый день человек, который лично знал Ирену, писал: «Среда, 22 июля 1942 года. Так закончилась история гетто, которое два года отчаянно боролось за выживание… Еврейская полиция с полудня охотится за людьми. [Т]олпы людей ведут к перевалочному пункту на площади рядом с улицей Ставки… [К]огда машина заполнялась, ее наглухо запечатывали колючей проволокой… Шел дождь, и зрелище этой агонии… было невыносимо»[176].

Благодаря «эпидемическому» пропуску Ирена все еще могла входить и выходить из гетто вместе с Иркой, Ягой, Ядвигой и Хеленой. Идея немцев состояла в том, чтобы поддерживать иллюзию простого переселения «неэффективной» части жителей квартала. Медицинский уход и эпидемиологический контроль были частью этой иллюзии. Благодаря пропускам эти женщины были одними из тех немногих польских жителей Варшавы, кто наблюдал за трагедией собственными глазами. И все они рисковали своими жизнями, пытаясь остановить это.

Глава восьмая

Добрая фея Умшлагплац

Варшава, июль — август 1942 года

Выносить детей из гетто теперь приходилось в страшной спешке. В первые часы депортации Ирена отчаялась, пытаясь связаться с Алой Голуб-Гринберг. В тот первый день она нигде не могла найти ее. Алы не было и в молодежном центре. Оглядев тихую комнату и аккуратно составленные полукругом стулья, Ирена вспомнила, как однажды сидела здесь вместе с Алой, слушая лекции доктора Ландау о тифе. Ирена пыталась найти Алу у нее дома на улице Смоча, в нескольких шагах от центра. Но и там ее не оказалось.

Утром второго дня Ирена уже места не находила от волнения. Алы не было даже в клиниках гетто, где она все еще была старшей медсестрой. Наконец кто-то сказал ей, что Ала уже на Умшлагплац. Сердце Ирены упало. Она пойдет на Умшлагплац. Она должна найти Алу.

На погрузочной платформе колючая проволока и жалкий вид несчастных толп поразили Ирену. Из глаз у нее хлынули горячие слезы, и она почувствовала, что ее тошнит. Тысячи тел были безжалостно прижаты друг к другу на летней жаре. Сильно чувствовался запах испражнений, пота и ужаса. Никаких залов ожидания, никаких удобств. Просто огромная грязная площадь под палящими лучами солнца, наполненная страхом и страданием. Она вглядывалась в толпу, вытягивая шею. Здесь она никогда не найдет Алу. Но она должна найти ее.

Где-то справа она заметила движение и вспышку чего-то белого. Встав на цыпочки среди толпы, Ирена вгляделась вдаль. Ей снова показалось, что она заметила промелькнувшие черные курчавые волосы, которые могли принадлежать только Але. Они тут же исчезли в колышущейся людской массе. И тут наконец она увидела Алу. Сразу за колючей проволокой на краю Умшлагплац из ниоткуда за несколько часов выросла импровизированная клиника. Вокруг нее суетились врачи и медсестры. Ала, всегда говорившая так тихо и мягко, с душой поэта, но духом бойца… Ирена тут же поняла, что Ала в то утро стала настоящей героиней гетто. Она была главным действующим лицом эффектной спасательной операции. Хитрости, проделанной с поразительной смелостью прямо под носом у немцев.

Начиналось все, впрочем, вовсе не как хитрость, быстро объяснила Ирене Ала. Но в итоге им пришлось выбивать клин клином. Ала рассказала Ирене, что, когда за день до этого по гетто разнеслась новость о предстоящей депортации, она сразу же поспешила в госпиталь. Еврейские врачи и медсестры — ее друзья и коллеги — тревожно толпились внутри. Может быть, персонал больницы пытался успокоить сам себя — это действительно просто переселение. Но Ала благодаря связям в подполье знала больше других. Она уже слышала истории о Хелмно и верила тому человеку, который рассказывал их. Но сейчас пункт назначения депортации мало что значил. Отправлять тех, кто был слишком слаб и болен, в трудное путешествие на восток было равносильно смертному приговору, вне зависимости от того, куда именно они должны были прибыть. Когда Ала проносилась мимо, кто-то схватил