И он появляется. Он выходит из камышей, останавливается и смотрит сверху вниз на меня.

Длинные спутанные волосы, желтушная кожа, всклокоченная борода, сонные глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, – он не похож на человека, я никогда не видел ничего подобного.

Это живое существо пробует говорить, даже произносит мое имя.

– Ты ведь Тамура?

Его голос доносится до меня словно из-за высокой стены. Не вникая в смысл слов, гляжу на его шевелящиеся губы, на гнилые кривые зубы. Я взираю на него с безразличием, с каким мог бы наблюдать за поведением неизвестного мне зверя.

– Ты ведь Тамура? – выговаривает снова заросший рот.

Я смотрю на него и пытаюсь вспомнить, кто это. Его черты расплываются у меня перед глазами. Могу поклясться, что никогда прежде не видел этого старика! А это, случайно, не Бог?! Я отбрасываю дурацкую мысль – Бог наверняка выше и крупнее…

Его разодранная выцветшая одежда все еще напоминает японскую военную форму.

– Нагамацу!

Неожиданно для себя я выкрикиваю имя молодого солдатика, с которым познакомился в госпитале. Свет меркнет у меня перед глазами…

По моим голеням заструился холодок, я очнулся. И увидел над собой склоненное лицо Нагамацу. Он поддерживал мою голову и лил на меня воду. Он смеялся.

– Давай приходи в себя! Это вода.

Я выхватил у него из рук фляжку и с жадностью опорожнил ее. Но мне по-прежнему хотелось пить.

Нагамацу смерил меня пристальным взглядом, вытащил из своего ранца что-то черное, похожее на печенье, и без слов запихнул мне это в рот.

По вкусу «печенье» напоминало картон. Я проглотил несколько кусочков и лишь потом сообразил, что это мясо. Оно было сухим и жестким, но я почувствовал вкус, который почти забыл за долгие месяцы скитаний по острову.

Неописуемая тоска охватила меня. Все пошло насмарку: мои решения, установки и запреты! Не успел я встретить приятеля и получить от него знаки дружеского расположения, как тут же, без малейших колебаний, начал поедать запретное мясо. И оно оказалось восхитительно вкусным! Мои зубы расшатались, приходилось долго мусолить во рту твердые жилистые шматки, но я чувствовал, как с каждым проглоченным куском в меня вливается живительная сила. При этом где-то в глубине души у меня возникло ощущение пустоты и потери.

Левая и правая половины моего тела пришли к согласию и воссоединились. Я вопросительно посмотрел на Нагамацу, тот отвернулся и буркнул:

– Это мясо мартышки.

– Мартышки?

– Да, на днях я подстрелил ее в лесу и высушил мясо на солнце.

Я украдкой взглянул на Нагамацу. Внезапно меня осенило: ведь это его глаза я видел в просветах между темными деревьями, это его винтовка мерцала холодным металлическим блеском! Даже сейчас, в лучистых потоках солнечного света, я время от времени улавливал сияние, исходящее из-под его опущенных тяжелых век, сияние глаз Будды.

– А скажи-ка, – обратился я к Нагамацу, – меня ты, случайно, не спутал с мартышкой?

Он громко рассмеялся:

– О боги, конечно нет! Но ты ворочался и полз, точно как зверь! Интересно, что это на тебя нашло? Хорошо, что я так быстро узнал тебя… Ну да ладно… Пожалуй, тебе лучше встать на ноги. Как думаешь, справишься?

– Не знаю.

Нагамацу обхватил меня руками и помог подняться с земли. Проглоченные куски мяса жгли меня изнутри. Казалось, меня насквозь проткнули металлическим прутом.

Покачиваясь, я стоял у высохшего речного русла. Оно было широким.

– Ступня, ступня! – крикнул я.

– Ступня? Какая ступня?

– Вон, смотри, там ступня. Ее отрезали от ноги, чуть выше щиколотки. Она скатилась с берега.

В этот миг я уловил вонь, слишком хорошо мне знакомую: смрад разлагающихся трупов в прибрежной деревушке.

– Гадость! – завопил я. – Это невыносимо, отвратительно!

– Да, мерзкое дело, – кивнул Нагамацу.

– Ты, случайно, ничего об этом не знаешь?

– Нет, конечно нет.

– Вон, вон она!

– Да, я вижу. Наверное, какому-нибудь солдату оторвало взрывом.

В мою душу закралось дурное предчувствие.

– А как поживает твой друг? – спросил я.

– Ясуда? Нормально, с ним все в порядке. Он будет рад видеть тебя. Ладно, пойдем, пора в путь!

Дрожа от напряжения, молодой солдат помог мне сдвинуться с места, и мы медленно поковыляли вперед. Пробрались через камышовые заросли и подошли к лесу. Ужасное зловоние по-прежнему наполняло воздух.

– Ты отсюда только что появился, да? – обратился я к Нагамацу.

– Точно. Здесь, в лесу, у нас лагерь. Ну, не совсем, конечно, лагерь, но, по крайней мере, есть где прилечь.

Хорошо утоптанная стежка вела в глубь чащобы. Вдоль дорожки ветки кустов и деревьев были обрублены и подвешены для просушки – так обычно поступают филиппинцы, расчищая тропы вокруг своих поселений и одновременно заготавливая хворост. Неожиданно Нагамацу наклонился и поднял что-то с земли. Я вздрогнул. Винтовка! Сомнений у меня не осталось: именно эта винтовка блестела среди зарослей, из нее целились в меня. Но ведь Нагамацу накормил меня мясом, напоил водой, помог встать на ноги и отправиться в путь… Одно противоречило другому, и, хотя мои подозрения не находили подтверждения, дурное предчувствие так и не отступило.

Тем не менее у меня не хватило мужества подвергнуть Нагамацу допросу. Проглотив мясо мартышки, я решил отдаться на волю судьбы.

– У тебя есть патроны? – небрежно поинтересовался я у Нагамацу.

– Да, парочка еще осталась. Зазря я ни одного не потратил. Не представляю, как мы будем добывать себе пропитание и двигаться дальше, когда патроны закончатся.

– А вы давно уже здесь?

– О да! Понимаешь, Ясуда не может ходить. Говорят, на ормокском тракте засели американцы, но мы даже не в состоянии туда добраться.

– Даже если бы вы и добрались туда, тракт все равно не перешли бы.

– Нас это не беспокоит. Мы бы просто подняли руки вверх, как уже давно решил Ясуда. А вот если мы застрянем в этом лесу, точно пропадем. Оба! Но старикашка совсем не может ходить из-за своих дурацких язв.

– Как же это здорово, что ты заботишься о нем столько времени, – заметил я.

– Ха! Просто мне было бы страшно одиноко без него. Кроме того, у него есть табак.

– Из старых запасов?!

– Да, он тот еще жмот! Отрывает мне по чуть-чуть, только когда я подстреливаю мартышку и приношу ему. Смешно, сам он вообще не курит.

Лес становился все гуще, солнце почти не проникало сюда через своды деревьев. Нас окутывали сумрак и прохлада. Среди птичьего гомона я разобрал несколько выкриков: «Эй, эй ты там!»