Левая часть меня имела на все свое мнение. Она считала, что я плохо делаю, поедая растения, кору, корешки и листья. Ведь они живые! Уж лучше бы я питался мертвыми людьми…

Цветок блестел в лучах солнца. Я не спускал с него глаз, а он горел все ярче и ярче и вскоре затмил своим сиянием зеленое мерцание травы.

С неба посыпались цветы. Огромное количество цветов, все одинакового размера и формы, один за другим падали с облаков. Сверкая и переливаясь, они стекали в цветок, похожий на пион.

«Посмотрите на полевые лилии, как они растут, не трудятся, не прядут… Если же траву полевую, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, кольми паче вас, маловеры!»[9]

Звук поднимался, ширился, раскрываясь, точно воронка, над цветами. Казалось, голос гремел среди летевших над моей головой цветов. Это был Бог!

Яркие, блестящие цветы все падали и падали, но я знал, что они никогда не коснутся меня. Мне не было места в этом парящем сверкающем Боге – там не было места моему телу. Жалкое, неприкаянное, оно изнемогало, билось в конвульсиях между Небесным, Сверхъестественным, и земным – плотским и грешным.

Смиренно склонив голову, я пытался молиться, но ни слова не сорвалось с моих уст. Бренное тело мое разделилось на две части.

Моя плоть должна была преобразиться, трансформироваться.

Однажды днем я услышал низкий гул. Узкую ленту неба пересекла эскадра бомбардировщиков. С натужным ревом они, разметав широкие крылья, рассекали лазурь и пену облаков. Самолеты проплыли надо мной так медленно, словно и не двигались вовсе. Гулкий рокот наполнил небеса, ударился о землю и оглушил меня.

Я провожал взглядом бомбардировщики, и внезапно мне показалось, что они наносят раны Богу. У меня над головой прополз самолет. Одна его половина была выкрашена в желтый цвет, другая – в синий.

Вновь я ощутил голод.

Видимо напуганная шумом, из зарослей взмыла белая цапля. Вытянув шею, лениво хлопая крыльями, она устремилась вверх, как будто хотела догнать бомбардировщики.

Одна половина моего тела – левая – вознеслась в лазурную высь вместе с цаплей. Мне почудилось, что душа покинула меня, я потерял способность молиться. Моя правая половина теперь могла творить все, что угодно.

Неведомо откуда слетелась туча мух. Они заволокли небо, так же как до этого его застлали цветы. Насекомые с громким жужжанием устремились к моему лицу. Они были кровью раненого Бога.

Я покинул долину. Чувство голода гнало меня вперед, и я побежал по залитой солнцем земле. Цепляясь за ветви, с корнями выдирая пучки травы, с трудом вскарабкался на холм. Там, в яме, я снова увидел его… Он лежал на спине.

Мертвый офицер превратился в великана. Конечности раздулись, стали красно-коричневыми, зеленые камуфляжные узоры казались татуировкой. Грязно-бурая жидкость сочилась из трещин на коже. Живот походил на два огромных глобуса, между ними, словно граница, впивался в мясо патронташ.

Труп был несъедобным.

Бог преобразил его к моему приходу. Бог возлюбил его. И меня, быть может, тоже…

Если Бог возлюбил меня, то почему же я оказался в этом месте? Почему я лежу распростертый на горячем каменистом ложе обмелевшей реки?

Неужели никогда больше не пойдет дождь? Река высохла, и лишь мягкая волнистость песочных холмиков между коричнево-желтыми голышами указывала на то, что когда-то здесь струилась вода.

Я всматриваюсь в эмалевую синеву неба – в глаза бьет яркий, ослепительный свет. Я зажмуриваюсь.

Почему мухи слетаются ко мне? Они вьются над головой, садятся на впалые щеки и ползают по лицу, своими длинными хоботками покалывают, поклевывают веки, ноздри, рот и уши.

Почему мои руки неподвижны? Почему ни левая, ни правая рука не может отогнать этих назойливых мух? Члены мои вялы, и на то есть причина.

Я твердо решил никогда больше не употреблять в пищу другие живые существа во имя поддержания собственной жизни. А раз так, я должен отдать себя на растерзание этим насекомым, которые сожрут меня заживо. Вот почему мои руки даже не пытаются отогнать мух, кишащих на слизистой оболочке рта и носа. Только глаза пощадите! Не лишайте меня радости видеть!

Радость видеть? А что это я такое вижу? Что там так блестит на солнце, как цветок? Да, это ступня. Пять иссохших пальцев торчат, словно когти куриной лапы. Ступня отсечена сантиметров на пять выше щиколотки. В центре среза тускло белеет кость, точно тычинка цветка. Края кожи топорщатся складками, из-под них выглядывает что-то черное как смоль. Вздувшаяся поверхность дрожит и мерцает, точно лотос на волнах. Ах, теперь я ясно вижу: трясущаяся черная масса – это рой мух.

С одной стороны, это действительно похоже на ступню. А с другой – откуда здесь может взяться отсеченная человеческая нога? Нет, нет, это не я отрезал ее! Это точно не его ступня! Его ступня раздулась и уже начала разлагаться, а эта вполне свежая, складки между фалангами пальцев хорошо различимы. Да и место тут совсем другое: он-то лежит в яме на склоне холма, а я, я… Как я очутился здесь, в русле мертвой реки? Кто же тогда отрезал ступню? Почему только одну ступню вынесло, как рыбину, сюда?

Нет, я не хочу ее есть. Пусть меня лучше сожрут мухи.

О, почему же ступня приближается ко мне? Она трясется, блестит, смеется и двигается по сухому песку и камням прямо ко мне.

Мне знакомо это чувство. Я ощущал то же самое, когда в младенчестве учился ползать. Не помню, как напрягались мои руки и ноги, помню только улыбающееся лицо матери – к ней я рвался всем своим существом, и казалось, это она шла ко мне, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

Значит, я опять ползу, только на этот раз к отрезанной человеческой ступне. Неприятный запах, похожий на запах пота, касается моих ноздрей. Кто-то смотрит на меня.

Собравшись с последними силами, я тяжело переваливаюсь на один бок, потом перекатываюсь на другой – еще раз и еще. Но этого недостаточно. Песок кончается, начинаются заросли. Качусь, как бревно: поворот, второй, третий…

Нет, мне вовсе не мерещилось, что за мной следят. Наконец-то я увидел глаза.

Вон они – метрах в двадцати от меня, за пятнистыми тростниками, в просвете между темными стволами лесных деревьев. Два глаза, блестящие, светящиеся, как очи Будды в крошечном храме.

Там не только глаза… Под ними я вижу четко очерченный светлый круг, а в центре его – еще один, зияющий черной пустотой, похожий на вход в пещеру. Круги отсвечивают стальным блеском. Дуло винтовки.

Точно животное, я припадаю ухом к сухой земле и ловлю звук. И звук приближается. Это не грохот башмаков, нет. Это тихая, осторожная поступь босых ног, крадущихся по песку и голышам. Да, это звук шагов живого человека.