но он не сомневался, что они смеются над ним. Отец Шарифы давал ему деньги при всех, словно служащему, прислуге. Давал не регулярно, а от случая к случаю. Иногда монетами, иногда бумажками. Как милостыню. Если тетке показалось, что он сделал что-то не так, она отчитывала его, как ребенка, рявкала, повышала голос, так что весь дом слышал и даже жена над ним смеялась. Он боялся, что и на улице люди слышат теткины крики. Иногда он думал, что она ненормальная, — настолько бурными были вспышки и несоразмерными его проступку. Он чувствовал себя униженным, как ни уговаривал себя.

Они к нему привыкнут, говорил он себе, — особенно когда поймут, что он заслуживает их уважения. Но они пугали его, и ему казалось, что они знают это. Он терпеть их не мог. Он стал задумываться, почему с ним обращаются так неуважительно. Как задумался об этом, так и не мог уже отделаться от этих мыслей. Он думал, что они смеются над ним издевательски, смеются над его отцом и братьями, которые вели себя на свадьбе как голодные нахлебники. Думал, насмехаются над его бедностью и над их деревенскими манерами.

Всё довольство и радость от предвкушения будущего гасли в нем. Когда он просыпался утром, первой мыслью было: как выдержать их презрение. Теперь даже вспомнить об этом ему было больно. Он был молод, почтителен, в жизни привык обходиться малым и просто не мог понять этого неизменного самодовольства богатых, их высокомерия. Из-за ощущения собственной несостоятельности он сам себе был противен.

Однажды ночью, поздней ночью, когда они оторвались друг от друга и тихо разговаривали — он закрыл глаза и чувствовал ее тело рядом, — Шарифа сказала, что она хозяину не родная дочь. Сказала, что не помнит родного отца, умершего внезапно в возрасте двадцати с чем-то лет, когда ей был год. Она ничего о нем не помнит. Нет, не знает, от чего он умер. О таком никогда не говорили. Не спрашивают, от чего умер человек. Умирают, когда пришло их время. Мать тогда переехала к брату, торговцу, но и она скоро умерла — от лихорадки. Нет, она не знает — от какой-то лихорадки, и всё. Зачем он задает глупые вопросы? Что она — врач? Когда умерла мать, ей было три года, так что о ней она помнит, очень ярко помнит одно событие и почти ничего больше. Помнит, что играла около нее — мать что-то готовила на жаровне с углями, на кухне или под тентом. А она споткнулась и столкнула кастрюлю с огня. И сама бы упала в огонь, но мать каким-то чудом успела ее поймать. Она только руки ошпарила, больше ничего. Это всё, что она помнит о матери, — как мать выхватила ее из огня и так испугалась, что отшлепала ее за бестолковость. После смерти матери ее растили в этом доме как родную, и хозяин с женой, помилуй Бог ее душу, относились к ней как к дочери. Он всегда относился к ней как к дочери. Аббас спросил, от чего умерла жена хозяина, а Шарифа сильно шлепнула его по бедру.

Потом обнаружилось, что Шарифа беременна, и поначалу он был сам не свой от радости. Вот как! Скоро у них будет ребенок! Но шли недели, день приближался, и он стал задумываться, почему это так скоро после свадьбы. Стал задумываться и уже не мог перестать. Когда закончились экзамены и освободилось время, эти мысли уже не отпускали. Он боялся, что ребенок не от него. Там какой-то обман, заговор, его заманили в ловушку, чтобы спасти ее от позора, ребенок от кого-то другого, там случилось что-то гнусное, и они попытались это скрыть. И свадьбу устроили спешно, чтобы избавить ее и семью от бесчестья. Когда ребенок родится и его жена будет спасена от позора, его заставят развестись. Он был уверен, что сестра всё это знала и получила подарок за то, что устроила брак. Нет ничего проще, чем развестись с женой. Достаточно одного-единственного слова. Не поэтому ли братья относились к нему так насмешливо?

Он пытался убедить себя, что разберется с этими мыслями, когда придет пора. Зачем мучиться подозрениями — надо просто проявить твердость, стать мужчиной и просчитывать свои действия. Он сдал экзамены, получил направление в школу, и у него будет работа на всю жизнь. Но он не мог себя убедить. Не мог расправить согнутую дурными предчувствиями спину, не мог посмотреть на себя в зеркало. За словами жены он слышал что-то невысказанное и думал, что ее заставили выйти за него, чтобы скрыть позор, что она познала кого-то другого. Он был убежден, что в доме произошла какая-то мерзость. И не осмеливался даже найти слова для нее. Он не сомневался, что о случившемся известно многим людям и они только ждут, чтобы вдоволь посмеяться над тощим рогоносцем. Такой здесь народ. Будут смеяться над ним до конца жизни, будут показывать пальцем на улице и рассказывать о его глупости. Он не сомневался в этом, и ему было страшно. Через шесть месяцев после свадьбы жена выглядела так, словно родит со дня на день. Он не сомневался, что в городе многие ведут отсчет. Им больше нечем заняться. И в начале декабря 1959 года, девятнадцатилетний, он сбежал от нее, сбежал из страны и от всего и от всех, кого знал. Это был замечательный и смелый поступок. Сбежал.

Он лежал в темноте и чувствовал, как из уголков глаз текут слезы. Что толку — плакать как младенец столько лет спустя? Наверное, он издавал какие-то звуки — услышал, как завозилась Мариам, а потом окликнула его:

— Аббас!

И чуть погодя он сказал ей:

— Мфенесини.

3. Бегство

«Мфенесини», — сказал он. Она села в темноте и спросила, что это. Он повторил слово, но она всё равно не поняла — зажгла лампу над своей раскладушкой и отвернула от него. Он тоже сидел на кровати и смотрел на нее. Среди ночи. Она подошла и включила лампу у его кровати. Он произнес слово третий раз. Она подумала, что он бредит, еще не очнулся от сна о том далеком месте в Африке, откуда он родом.

— Мфенесини, — сказал он в четвертый раз, с улыбкой. — Моя школа… я там ходил в школу. Я тебе говорил.

Она дала ему блокнот, лежавший рядом с кроватью: он мог написать в нем что-то, чего не мог выговорить, и он написал «Мфенесини». Много писать он не мог —