громких насмешек, боялся выглядеть глупо. С легкой дрожью он спустился к двери, лихорадочно думая, как себя повести. Прежде чем он подошел к двери, раздался звонок, и он увидел, что дверь отперта и держит ее только натянувшаяся цепочка. Надо бы поставить на двери засов.

— Кто там? — рявкнул он, чтобы скрыть страх.

Он сразу узнал голос Лины. Голос звучал встревоженно, с одышкой. Он торопливо снял цепочку и впустил ее. За те несколько секунд, пока возился с цепочкой, он представил себе, как она стоит на тротуаре, встревоженно оглядываясь на человека, шедшего следом за ней по улице. Открывая дверь, он ожидал увидеть у нее за спиной два поблескивавших в темноте глаза, но там ничего такого пугающего не было. Воображение, как всегда, сыграло с ним шутку. Вид у нее был усталый, но вошла она с робкой улыбкой облегчения. Парадная дверь открывалась прямо в ту комнату, где они ели. Лина положила сумку на стул и стояла с неуверенным видом. Потом подошла и обняла его, и он обнял ее, крепко и благодарно.

Две недели назад они танцевали на вечеринке, устроенной одним из ее приятелей. Это была веселая вечеринка по случаю присуждения докторской степени — смех, объятия, громкая музыка. Ближе к концу они танцевали, тесно прижавшись, и по дороге домой целовались. Джамалу не верилось, что всё это происходит с ним наяву, — подспудно шевелилась мысль, что он недостоин такой красавицы. Он был удивлен, когда она позвала его на вечеринку. Они жили в одном доме, разговаривали по-соседски, иногда вчетвером выходили выпить, но дружба их была деловитой. Они разговаривали о своей работе, о своих родителях и друзьях, о счетах за газ, и, когда говорила Лина, Джамал смотрел на нее с удовольствием, стараясь, правда, чтобы это не приняли за влюбленность. Случалось, он наблюдал за ней, когда она была в саду. Она оказалась страстным садоводом; они расчистили сад и посадили яркие цветы, как он замыслил еще в день приезда. Когда она возилась там, а он читал за письменным столом у окна, ему трудно было сосредоточиться на странице. Но надо было соблюдать правила общежития, не глазеть на нее открыто. В таком расположении духа он и пошел с ней на вечеринку — как с соседкой — и был радостно удивлен, целуясь с ней по дороге домой.

Когда они подошли к двери, она слегка отстранилась и положила ладонь ему на грудь. Он понял это как сигнал остановиться и попытался заглянуть ей в глаза — понять, что это означает, но она отвела взгляд. Он постоял внизу, чтобы успокоиться, а потом пошел наверх к себе в комнату. Его как будто отшили: то ли он неправильно понял ее, то ли поторопил события, то ли злоупотребил доверием. Он знал, что у нее есть давний друг в Дублине, иногда она о нем рассказывала. Его звали Ронни, он был журналист, работал в дублинской газете, и раз в несколько недель Лина ездила к нему. Так что Джамал не ожидал никакого продолжения после этих поцелуев; его и не последовало. Так, баловство после вечеринки, забава. Всё вернулось к соседским отношениям, как будто ничего и не было. Но сейчас она опять была в его объятиях. Он подумал о том вечере, когда обнимал ее (вспоминал об этом несколько раз), но сейчас почувствовал какое-то напряжение в ее руках и спине, неожиданную твердость в ее объятии, какую-то нужду. Но объятье ослабло, и она отступила на шаг.

— Случилось что-нибудь?

— Нет. — Она покачала головой. — Мне надо что-нибудь съесть.

Он сел за стол, а она пошла на кухню, сделать сандвич с сыром. Откусив несколько раз, она заговорила. В выходные они с Ронни на несколько дней отправились на лодке по реке Шеннон, а когда вернулись в Дублин, узнали, что чуть не случилась катастрофа.

— Родители поехали на выходные в Голуэй, а моего младшего брата Марко оставили в доме одного. Они впервые так сделали — оставили его в выходные. Хотя он уже не маленький — семнадцать лет. Просто раньше его не оставляли в выходные. Его спросили, не хочет ли он с ними. Там была какая-то встреча друзей по университету, и Марко это было неинтересно. Спросили, не хочет ли он, чтобы позвали в гости кого-нибудь из его друзей, — он сказал, нет, побудет один. Отправились в пятницу под вечер, проехали часа полтора и повернули назад. Мама сказала, что у нее нехорошее предчувствие, и отец сразу повернул обратно. Марко они нашли в гараже, в маминой машине с работающим мотором. Успели вовремя — но ты представляешь?

Ничего подобного он раньше не делал. Был как все. Слушал музыку, знал, что модно, смотрел футбол по телевизору. Может быть, любит, чтобы с ним немного нянчились. Мама по утрам отвозит его в школу, выполняет все его прихоти насчет еды, позволяет смотреть допоздна телевизор. Нормальные подростковые пороки, мне кажется. Мальчишеские. Я говорю ему, что он балованный мальчишка. И вот выкидывает такое. Невозможно поверить. Чего-чего, а этого я от Марко не ожидала. Не понимаю даже, сознательно ли он это сделал, или ум за разум у него зашел. Он ничем не мог объяснить свой поступок — говорит, что ему вдруг стало ужасно тяжело и одиноко. Это его слова. Как можно годами жить с человеком и не знать, что творится у него в голове? Бог знает, как мама догадалась. Я сидела с ними последние несколько дней, и они всё говорили и говорили об этом, и о своих чувствах, и о том, что нам теперь делать. Психиатр предлагает какой-то курс семейной терапии, включая меня, но я сказала: пока начните и посмотрите, как пойдет. Мне мысль об этом невыносима — какой-то чужой, самодовольный человек будет сидеть, задавать интимные вопросы и раскладывать нас по полочкам. Ты представляешь себе, чтобы твой брат устроил такую глупость?

— А сейчас он как? — спросил Джамал.

— Он сам потрясен тем, что устроил. А как же? Он в ужасе от своего поступка, но папа с мамой теперь всегда будут в тревоге за него… и сам Марко тоже. Если сам не понимает, что его толкнуло на это, какая может быть уверенность, что это не повторится?

Когда Лина заварила чай и несколько минут посидели молча, она стала рассказывать о родителях. Джамал знал, что ее отец — итальянец; догадаться было нетрудно: ее звали Лина Сальвати. Родители познакомились, когда он приехал на год в Дублин для написания диссертации в Тринити-колледже.

— Почему