мышцы правой руки и ноги еще были слабы, но несколько слов он мог накорябать. Теперь он разговаривал больше и четыре раза в неделю ходил к логопеду — ему не терпелось вернуть речь. В медицинский центр он ходил сам — упражнялся, всякий раз замечал время. Центр был недалеко. Когда он был здоров, дорога занимала бы десять минут: до конца их улицы, а там налево и дальше прямо. Первые два раза его провожала Мариам, но потом ей надо было спешить на добровольческую работу в Центре для беженцев, и в третий раз он пошел уже сам и добрался благополучно. После этого ходил один, не спеша. Был конец лета, погода мягкая, шел он медленно, опираясь на палку, чтобы разгрузить правую ногу. Иногда она смотрела, как он уходит, ее храбрый мистер Бутс. Врач сказала ему, что последнее сканирование показывает: повреждение левого полушария не так серьезно, как представлялось поначалу, и афазия очень заметно отступает. Теперь ему надо набираться сил, ходить на сеансы терапии и стараться быть веселым. Поди попробуй быть веселым — но сеансы он посещал, упражнялся исправно, и слова возвращались. Понять его не всегда было легко, но слова возвращались, и сознание было ясным. С каждым днем он мог сказать всё больше, и она до слез умилялась его радости.

Она прочла слово, которое он написал в блокноте, и произнесла, глядя на него. Он кивнул, улыбнулся.

— Так называлась твоя школа, — сказала она, и он снова кивнул. — А где это? — спросила она.

Раньше, когда она спрашивала «Где?», он отвечал «Там, у нас» или что-нибудь в этом роде и менял тему. Обезьяна из Африки. На этот раз он без промедления ответил: «Занзибар». Она отдала ему блокнот, и он написал название. Оно ее не удивило: название несколько раз по неосторожности проскальзывало в его рассказах.

— Расскажи мне о Занзибаре, — попросила она, но он помотал головой и заплакал.

Теперь он часто плакал. С блокнотом в руке она села рядом с ним на кровать и ждала, пока плач не сменился всхлипываниями. Когда они прекратились и он вытер глаза, она сходила вниз, принесла атлас и попросила его показать, где находится Занзибар. И он начал рассказывать, понемногу, о давних временах, до того как приехал сюда. Она вздыхала молча, жалея, что столько лет он прожил наедине со своими тайнами и колебаниями. Почему Занзибар должен быть таким секретом? Когда она спрашивала, где его родина, он отвечал: Восточная Африка. Потом он сказал, что возвращался туда только раз, когда его судно на несколько часов задержалось в Момбасе. Выйти на берег не было времени — только посмотреть на город. Тогда она решила, что его родина — Момбаса.

Уже светало, и она видела, что он утомлен. Наверное, он не спал несколько часов, думал о Мфенесини, — и сказала, что заварит им чай. Когда она вернулась наверх, он уже спал.

Позже он рассказал ей еще кое-что. Она подождала, когда он начнет, но наступил вечер — они были в спальне, а он всё никак не начинал рассказ, прерванный накануне ночью. Она ему напомнила. Не доверяя своей памяти и знаниям, она попросила записывать трудные имена в блокнот или произносить их разборчиво. Он сказал, что вырос в сельской местности около Мфенесини — туда он ходил в школу. Во вторую ночь он говорил только об этом: об отце, скупом Отмане; о братьях Кассиме и Юсуфе; о матери — она в рассказах просто «Ма»; о сестре Фавзии («Запиши ее имя»).

Потом он рассказал о том дне, когда Кассим отвел его в школу в Мфенесини. А Мфенесини назывался так потому, что у дороги росло громадное дерево и плоды его назывались фениси. Она пыталась выговорить слово, и он велел повторить его несколько раз, пока не получится правильно. Фениси. Ей нравилось произносить это слово «фениси» — ощущение было такое, как будто что-то прячется под языком. Он описал ей плод, но она не могла его себе представить. «Такой упругий зеленый мешочек с липкой мякотью», — сказал он. Нарисовал ей картинку, но она похожего фрукта не видела. В конце концов ей удалось выяснить, что этот фениси — на самом деле хлебное дерево: на другой день она взяла в библиотеке ботаническую книгу с множеством иллюстраций, и, листая ее, они нашли это растение. Плод был невзрачный, но они обрадовались, найдя его в книге. Он не знал, что это такой популярный фрукт, произрастающий в самых разных странах, хотя в бытность свою моряком видел его не раз. Она прочла, что о нем было написано, и Аббас был удивлен — изумлен даже, — услышав, что о нем писали историки, короли и философы. «Наш дурацкий, некрасивый фениси, — сказал он, — кто бы мог подумать, что ему посвящено столько стихов и научных трудов!» Ей пришлось еще раз сходить в библиотеку и поискать книги о хлебном дереве. Выяснили, что император Акбар не любил его, — а она до сих пор и не знала, что был на свете такой император и что такого важного он совершил. Европейцам впервые описали этот плод иезуитские миссионеры в Китае. Знал он об иезуитских миссионерах в Китае? Для нее это было новостью. Да, знал, сказал он, но мало что кроме этого. Ей опять пришлось сходить в библиотеку и взять книгу о миссии иезуитов. Вот так бывало, когда в нем просыпался к чему-то интерес, — в библиотеку за книгами. Его там знали.

В последующие дни его рассказы продолжались, и она забрала у него блокнот, чтобы самой записывать названия — у него это отнимало много времени. Она показывала ему записи — не наделала ли ошибок в написании. Так было вначале, когда он разговорился. Позже ей приходилось проявлять терпение — он бывал сам не свой от тяжелых воспоминаний или терялся в ее присутствии просто оттого, что она рядом. Он сердился, махал рукой, когда она что-то записывала, обвинял ее в каких-то кознях, говорил на непонятном языке. «Утанифанья фитна»[2], — говорил он. «Можешь продиктовать мне по буквам?» — просила она. Он диктовал, и она записывала в блокнот. Погрузившись в свой рассказ, заново переживая свой стыд, он уже не замечал, записывает она что-то или нет. Он вспоминал что-то, иногда возвращался дальше в прошлое, иногда забегал вперед и словно не в силах был остановиться. Или как будто уклонялся в сторону от того, что предстояло рассказать.

Однажды вечером он рассказал ей о колледже, о том, как был счастлив там.