Частная жизнь Ренуара, сына портного, зачастую пробавлявшегося заказами на декорирование кафе и росписи вывесок, и еще за год до этого вынужденного подкармливаться у родственников, еще не стала благополучной, но живопись потихоньку начинает продаваться. Не за горами и скорая женитьба. Несмотря на утверждение безнадежно влюбленной в него актрисы Жанны Самари, что «Ренуар любит женщин лишь кончиком кисти», хорошенькой курносой толстушке Алине Шариго удалось-таки значительно потеснить живопись в его жизни. Пока же идет время ухаживания и сватовства, Ренуар без конца пишет свою пассию и других обитателей и завсегдатаев ресторанчиков Шату. Отдав дань модному у проституток («лягушек») «Лягушатнику», он предпочитал более спокойный ресторан «Фурнез».

«Я сражаюсь с деревьями в цвету, с портретами женщин и детей и кроме этого не желаю ничего видеть», – писал он в это время. Здесь в 1880–1882 годах появились большой «Завтрак гребцов», портреты семьи владельца ресторана и несколько других картин. Среди них «Сестры» – полотно, названное так по ошибке, исправленной ее первым владельцем, маршаном Дюран-Рюэлем, именовавшим ее «На террасе». Действительно, героини этого двойного портрета не состоят в родстве. Кто позировал Ренуару для младшей героини – неизвестно – благо «Фурнез» предоставлял ему множество бесплатных натурщиц. Для старшей позировала восемнадцатилетняя Жанна Дарло, в будущем не очень удачливая актриса «Комеди Франсез» и жена фабриканта.

Сияющая, искрящаяся, переливающаяся картина была выставлена на Седьмой выставке импрессионистов в 1882 году. Сразу же она удостоилась чести быть окарикатуренной популярным у парижан журналом Charivari, который первым отзывался на новые работы импрессионистов, предлагая их своим читателям как повод для веселья. Но не так прост был и Ренуар. Уже привыкший к нападкам критиков, он отражал их удары, как умел: живописью. Странная для уличной сценки деталь – клубки шерсти в корзинке перед девушками – была ответом художника на сравнение его живописи с вязанием. Сравнение – язвительное в статье критика, но вполне уместное в устах друга и почитателя. Дега, говоря о живописи Ренуара, как-то употребил ту же метафору: «Вы видели кошку, играющую с клубками разноцветной шерсти?»

22 апреля 1998

Если сюжета нет – его надо выдумать

«Портрет почтальона Рулена» Винсента Ван Гога из собрания Музея изобразительных искусств в Бостоне, Государственный Эрмитаж

Выставки серии «Шедевры музеев мира в Эрмитаже» рассчитаны на специального зрителя. Случайным посетителям опознать в произведениях, экспонированных с помпой, но на вид вполне схожих с теми, что в Эрмитаже уже есть, приметы великого искусства не так-то просто. Не то «специальный зритель» – ему хватает одного звука имен Констебля, ван Эйка, Халса, Матисса, Ла Тура, Веласкеса, Бекмана, Ван Гога, чтобы прочувствовать перед вырванным из всяческого контекста произведением всю силу искусства его создателя. Таких зрителей мало. Большинству, к которому принадлежат и критики, подавай внутренний сюжет – оправдание выставки. Хорошо, когда картина действительно является шедевром и сама по себе может считаться важной главой в истории искусства. Хуже, когда имя автора из самого первого ряда, но представляемое его произведение из разряда не столь значительных. В таком случае оправдание должно быть еще более основательным. Именно его и предстоит найти зрителям нынешней выставки одной картины.

«Портрет почтальона Рулена» Ван Гога – очень известная картина. Это тот случай, когда портретируемый волей случая и художника стал знаменитым и его имя вошло в историю. С вангоговскими знакомыми это происходило часто, но и среди них арльский почтальон Жозеф Рулен заметно выделяется – с него художник написал шесть портретов и сделал три рисунка. Чаще Ван Гог писал только самого себя. С Руленами художник познакомился летом 1888 года, через несколько месяцев после приезда в Арль. Живописец был частым гостем в семье почтальона, он писал всех его домочадцев. Почтальон и его жена навещали художника в больнице, куда Ван Гог попал после припадка и ссоры с Гогеном. В письмах брату Тео Винсент называл Рулена «своим другом».

История дружбы художника и арльского почтальона настойчиво преподносится авторами выставки как важная составная часть ее сюжета. Это странно: Ван Гог не из тех мастеров, к произведениям которых принято применять исключительно фактологическое описание. Скорее наоборот, превосходство формальной стороны над содержательной, живописи над сюжетом, декоративности над психологизмом, как правило, активно поддерживалось исследователями творчества Ван Гога. Но бостонский «Портрет почтальона Рулена» не самый лучший пример для подобных экзерсисов. Даже по сравнению с написанными почти одновременно или несколько позже погрудными портретами Рулена бостонский вариант кажется тяжеловатым. Хотя утяжелен он именно тем, чего и хотел добиться художник, – личностными характеристиками портретируемого («бородач с грубым лицом Сократа», «заядлый республиканец»). Именно поэтому он очень знаменит и считается одним из самых оригинальных портретов Ван Гога, но именно поэтому поклонникам художника трудно увидеть в нем истинный шедевр.

Но если это не тот Ван Гог, которого мы хотели бы видеть, где же взять сюжет, способный удержать в изменчивой зрительской памяти эту выставку? Любителям околохудожественных скандалов можем предложить ехидную мысль: в отличие от гораздо более любимого во всем мире портрета доктора Гаше, недавно «разоблаченного» в неподлинности, портрет Рулена вне подобных подозрений. И надо спешить его увидеть, ведь в мире с каждым месяцем подлинных «ван гогов» становится все меньше.

Но есть и другой сюжет, который наверняка найдет понимание у значительного числа эрмитажных зрителей. Ван Гог в России больше чем Ван Гог – эта формула вряд ли может быть оспорена, ведь какой наш художник в 1960–1970‐е годы не пытался походить на безумного голландского гения, какой интеллигент не вешал его автопортрет на стенку, кто не зачитывал до дыр его знаменитые письма? Жизнь в искусстве для отечественного андерграунда – это во многом жизнь по Ван Гогу. Мы любили всех французов конца XIX века, но поистине всепоглощающей была любовь именно к Ван Гогу. В ней терялся даже Гоген с его слишком томными для сурового советского быта таитянками. Чего уж говорить о буржуазном декораторе Матиссе, парадоксалисте Дега или надменном Мане.

Но что-то изменилось в этом искусственном королевстве. Мы еще не очень умеем любить Бекмана или Беклина, но уже умеем наслаждаться ненадрывной красотой чистой живописи. Нынешняя афиша эрмитажных выставок случайно это подтвердила. Если Ван Гог показался вам зрелищем полезным, но тяжелым, спуститесь на этаж ниже – вас абсолютно утешит Матисс из датских собраний, который не только не оскорбит идеалов вашей молодости, но убедит в праве на существование той упоительной красоты визуальной роскоши, в которой мы себе по известным причинам так долго отказывали.

18 сентября 2013

«Игроки» сыграли в Петербурге

«Игроки в карты» Поля Сезанна из собрания лондонской галереи Курто, Государственный Эрмитаж

Полотна из серии «Игроки в карты» Сезанна перестали быть просто картинами в феврале 2012 года, когда королевская семья Катара заплатила за одно из них баснословные 250 миллионов долларов. Это самая большая сумма, заплаченная за живописное произведение в Новейшее время, и вряд ли что-то иное скоро перекроет этот рекорд. Понять резоны катарцев, увезших свою покупку в коллекцию, формирующуюся для Музея современного искусства в Дохе, трудно: основанный в 2010‐м музей раньше специализировался на современном арабском искусстве, к которому жестковатый европейский классицизм прованского отшельника явно не слишком подходит. Но устойчивый запах огромных денег с тех пор витает над одной из самых знаменитых серий Сезанна неотступно.