Крестьянка поморщилась, будто такое нелепое заявление в подобную дивную минуту было по меньшей мере святотатством, но в следующую секунду слова школяра дошли и до ее замутненного руладами чудовища сознания.

– Я не маньяк… я просто музыку люблю… и песни всякие… хорошие… А он так свищет… так заливается… всю жизнь бы слушала…

– Надо бежать, а она рот разинув стоит! – возмущенно вскричал Лесли.

– Чего вы все тут выстроились как на параде?! – горячо поддержала его принцесса. – Бежим!

– Беги, беги… – с неприязнью уставился на нее волшебник. – Ну, чего стоишь?

– Я… я… я… – побледнела Изабелла, не сделав ни единого движения. – Я… я… не могу!

– И я… даже пальцем шевельнуть… – сообщил шевалье после непродолжительной борьбы с самим собой, растерянно взирая то на выроненный трофейный меч посреди жесткой болотной травы, то на торопливо перескакивающих с кочки на кочку по одной им ведомой тропинке людоедов. – Даже нагнуться не получается!

– Что с нами? – с испугом воскликнул лесоруб, сколь отчаянно, столь и бесплодно пытаясь пошевелить хоть рукой, хоть ногой. С таким же успехом он мог пытаться силой мысли заставить пойти дерево.

– Песня жаборонка, – угрюмо процедил чародей, словно параграф учебника пересказывал, – имеет психотропно-парализующий эффект. Попав в радиус поражения и подвергшись ее воздействию на протяжении критического интервала времени, жертва теряет способность к самостоятельному перемещению, а в некоторых случаях, и ясность сознания. Но если второе можно преодолеть, то от первого средств не найдено. Так эта гадина и охотится, кстати. Выбирает себе меню на день, садится на опушке и начинает высвистывать нужного зверя. Заказ выходит как дурак – и приятного аппетита…

– А я-то думал, как он с такими огромными крыльями в лесу промышляет? – Люсьен оставил бесполезные старания пошевелиться и удивленно покачал головой.

– Ты еще про всякую чушь думать будешь в такой момент!!! – на грани истерики вскричала принцесса. – Ты бы лучше подумал, как нам от него сбежать! От него и его дружков!

– Я же сказал – никак! – отвечая на вопрос вместо сконфузившегося рыцаря, подавленно огрызнулся студент. – Пока жаборонок сам не отпустит…

– А когда он нас отпустит? – нервно вытянула шею в сторону резво приближающихся людоедов герцогиня.

– Когда эти прискачут – тогда и отпустит, – убито сообщил Агафон и повесил голову. – Палочку отдам – это они его на нас науськали…

Потому что перед завораживающей песней крылатой твари бессильна была не только блокируемая монстром человеческая магия, но и орудие фейского труда, оттягивающее карман школяра мертвым грузом. Такая же безжизненная тишина повисла свинцовым гнетом над обездвиженным, беспомощным, а потому обреченным отрядом. Розовые валенки, еще недавно такие энергичные, вяло плескались в бочажке за оседланной жаборонком корягой. Надежды ни на помощь, ни на спасение не было.

– Страхолюдина, конечно… чего спорить… Но зато как заливается, шельмец… Как заливается… – блаженно улыбаясь, словно не грозил им скорый плен, а то и чего похуже, проговорила неожиданно ни в лад, ни впопад крестьянка. – Ровно покойная теща Жана Колёсника на день Последнего Колоса… Ох, голосистая бабка была… а какие песни знала… старинные сплошь… да еще какие сердечные… Так слезу и вышибало… за душу аж хватало… до печеночек пробирало…

Сочувственно вздохнув, товарищи ее потупили взоры, не в силах смотреть ни на самодовольно разливающуюся соловьем буро-зеленую тварь, ни на приближающихся врагов, ни на цепко захваченную колдовскими чарами жаборонка Грету.

– Ой, а вот это он сейчас выводит… вот это… – благоговейным шепотом сообщила дочка бондаря, остекленевшим взором глядя куда-то в подпространство. – Похоже на мою любимую… про землянику…

И, к смущению и почти ощутимой неловкости людей, крестьянка прикрыла глаза, склонила голову набок, и прочувствованно, с придыханием затянула:

Жила в одной деревне Эмма,

Красою знатная была —

Лицом прекрасней орхидеи —

Цветами юности цвела…

После первого куплета смущение слушателей сменилось смятением.

После второго – нехорошим предчувствием.

Которое переросло в полную тихого ужаса обреченность после третьего.

Больше всего люди сейчас жалели, что не в состоянии поднять руки – если не кинуть в певицу хоть чем-нибудь, то хотя бы просто зажать уши – потому что такие приемы, как свист, завывания и просто исступленные призывы немедленно прекратить дополнительную пытку поймавшая кураж артистка игнорировала как шум ветра в кронах.

…Но вот однажды рыцарь важный

По той деревне проезжал

И деву стройную как лебедь

Он у сарая увидал…

По мере того, как разворачивалась история взаимоотношений бестолковой девы с лицом растения-паразита и сластолюбивого проезжего, все и каждое по отдельности предчувствия сбывались по полной программе, с каждым душераздирающим куплетом достигая всё новых и новых высот.

…Сказал ей рыцарь подбоченясь

И заиграли чувства в нем:

Пойдем со мною в лес зеленый —

Мы землянику там найдем…

Оказывается, познал экспедиционный корпус почти в полном составе, на Белом Свете имеются вещи пострашнее людоедов, лесных чудищ и злых колдунов.

…А поутру, лишь солнце встало,

Уехал рыцарь молодой —

Лишь пыль дорожная осталась —

Да на руке горит кольцо…

Не замечая реакции аудитории, Грета выводила деревенские страдания проникновенным, как пение циркулярной пилы, наткнувшейся на сучок, голосом, и искренние слезы сочувствия горькой судьбинушке бессчастной девицы выступали на ее прикрытых в исполнительском экстазе глазах.

…И люди в той деревне стали

Пенять девице без конца.

Эммануэлью ее звали,

Исторья правдой та была.

Когда последний тоскливый звук песни Греты затих, тетушка принцессы расплакалась, сама Изабелла выглядела так, словно выпила три стакана рыбьего жира, в глазах Люсьена застыло болезненное недоумение: «За что?…», физиономия Лесли отражала всеохватывающее блаженное облегчение, а Агафон…

Агафон готов был взлететь от мимолетного прикосновения крыла удачи.

– Жаборонок!!! – звенящим от радости голосом выкрикнул он прежде, чем набравшая в груди воздуха аудитория смогла начать высказывать мнения по поводу сольного номера дочки бондаря. – Жаборонку плохо!!!

Четыре пары глаз устремились мгновенно на певучего монстра[29]и тоже вспыхнули надеждой: самодовольная еще недавно морда чудовища была теперь перекошена словно от немыслимой душевной муки, круглые желтые глаза подернуты полупрозрачной пленкой, когти судорожно сжимались и разжимались. Казалось, еще немного – и тварь, наплевав на обязательства и дружбу, взмахнет своими ангельскими крыльями и рванет отсюда очертя голову и затыкая уши лапами…