руками, вымолвил банкир. – Не буду вас неволить. Я вас прекрасно понимаю.

– Шеф, а может, я вернусь в «Галифакс» вместе с вами? А? – умоляющим голосом просил Войта, будто его отправляли в ссылку.

– Поезжайте, Вацлав, но не теряйте голову. Оберегайте мистера Баркли. – Клим Пантелеевич направился к вешалке.

– Вот именно, мистер Войта, – улыбнувшись, погрозил пальцем банкир, – и бросьте привычку спорить со мной по любому поводу.

– Честь имею кланяться, джентльмены, – попрощался Клим Пантелеевич.

– Вас довезти?

– Благодарю вас, мистер Баркли, но я хочу пройтись.

– Тогда желаю вам хорошей прогулки.

Ардашев покинул офис и вышел на Мэдисон-авеню, названную в честь четвёртого президента США Джеймса Мэдисона. Она тянулась от Мэдисон-сквер, расположенного на Двадцать третьей улице, через Мидтаун, Верхний Восточный Манхэттен и Гарлем до Сто тридцать восьмой улицы на севере Манхэттена, где переходила в мост Мэдисон-авеню, соединяющий Манхэттен с Бронксом.

Движение здесь было одностороннее. Мимо проносились автомобили, шныряли продавцы газет, и торопились клерки. На лицах прохожих читалась усталость. Люди казались человеческими роботами, занятыми в непрерывном процессе зарабатывания денег.

Пяти-, семи- и двенадцатиэтажные дома напоминали собой крепости, надёжно охраняющие царство золотого тельца Америки. Они нависали над авеню, точно инопланетные завоеватели, опустившиеся на Землю. Витрины дорогих магазинов и рекламных агентств олицетворяли собой центр деловой активности Нью-Йорка, давно ставшего образцом мирового капитализма. Мэдисон-авеню мало чем отличалась от Пятой авеню – яркого символа Нью-Йорка. Да и пролегала она параллельно последней. Несмотря на всю эту роскошь, монументальность и дороговизну, пахло гарью и мусором, скопившимся во дворах, точно так же, как и в парадном Петербурге. «Не люблю большие и суетливые города, ставшие каменным лесом для жителей. Нью-Йорк или Санкт-Петербург, так и не ставший для меня Петроградом, – все они лишены осенней красоты, присущей провинциальным городкам. На проспектах Петербурга под ногами серая брусчатка, а не осенняя листва. От большого количества угольных печей над городом стоит смог. И только проплывая над Невой, он понемногу рассеивается. Вот и здесь, на запруженных автомобилями нью-йоркских улицах, не веет прохладной свежестью. В Нью-Йорке тесно всем – и людям, и автомобилям… Другое дело – в Ставрополе. Асфальтовый бульвар Николаевского проспекта усыпан коричневыми каштанами, а дубы, помнящие ещё генерала Ермолова, сейчас, наверное, сбрасывают жёлуди. В лучах осеннего солнца от багряной и жёлтой листвы город кажется золотым. А весной? В самом центре во дворах цветут яблони и абрикосы. С окрестных степей ветер доносит запах душистого разнотравья. И на улицах, широких и бескрайних, как площади, почти никого нет. Изредка пронесётся фиакр или прогремит гружённая товаром телега. А вечером в городском саду, сверкая начищенными трубами, заиграет духовой оркестр Самурского полка, и начнёт переливаться огнями театр Пахалова… В парковых кронах деревьев, точно в волшебном лесу, заухает филин и жалобно прокричит кукушка, отмерив кому-то последний год жизни. До самой полуночи будут гореть огни в Коммерческом клубе, а в Общественном собрании кто-то к утру проиграет всё состояние… Господи, вернётся ли назад спокойная и размеренная жизнь некогда богатого южного купеческого города? И ворочусь ли я в родные места?»[78].

От здания Флетайрон-билдинг, известного в народе как «утюг», до отеля «Галифакс» было рукой подать.

Едва частный детектив вошёл в холл гостиницы, как к нему направился портье. В руках он держал четыре пухлых жёлтых конверта.

– Сэр, корреспонденция для вас. Доставил курьер из Агентства газетных вырезок.

– Благодарю, – кивнул Ардашев.

На ужин в этот вечер Клим Пантелеевич так и не попал. Он был настолько занят просмотром газетных материалов, что вспомнил о еде лишь в полночь, когда опустела последняя коробочка ландрина.

III

Валентино Манчини – капо-габолотто[79] семьи Томмазини – поднял телефонную трубку:

– Слушаю.

– Здравствуйте, мистер Валентино, это Мейер Вульф из Агентства газетных вырезок, я вас не отвлекаю от дел?

– Что тебе нужно?

– Я хотел вам сообщить важную информацию.

– Говори.

– Вчера у меня были заказчики. Двое. По виду и произношению – иностранцы. Откуда-то из Европы. Они заплатили за сбор вырезок из газет обо всех номинальных и фактических собственниках Бруклинского порта. Отдельно справлялись о семье уважаемого дона Винченцо Томмазини. Мы, конечно, выполнили их пожелание и послали курьера, но я не мог не предупредить вас.

– Чем ещё эти двое интересовались?

– Сказали, что им понадобятся вырезки о любых событиях, произошедших на Сорок второй улице и Пятой авеню 5 октября этого года.

– Зачем им это?

– В этот день убили профсоюзного лидера докеров Бруклинского порта Мэтью Хилла. Их это убийство очень интересовало.

– А чего ещё они хотели узнать?

– Погоду…

– Не понял…

– Они хотели узнать, какая была погода 5 октября.

– Зачем им это?

– Я не знаю.

– А что ж не спросил у них?

– У нас это не принято.

– Что значит «не принято»? Спросить не мог, что ли? Вот бестолочь… Ну, ладно. Давай их адреса.

– Бланк заполнен только на одного клиента. Это мистер Ардашев, он остановился в отеле «Галифакс», комната номер пятьдесят шесть.

– Так, отлично, записал. Держи меня в курсе.

– Не сомневайтесь, мистер Манчини.

– Бывай.

Валентино Манчини почесал подбородок и взял со стола пачку в белой обёртке с золотой надписью: «Честерфилд». Закурив и выпустив в потолок струю дыма, он задался вопросом: «Под каким лучше соусом подать эту новость дону, чтобы он оценил мой ум и преданность? В этом вопросе торопиться не следует. Надо пораскинуть мозгами».

Глава 14

Солнце, тень и фотография

Войта пришёл на завтрак, но ограничился лишь яйцом всмятку и стаканом апельсинового сока. Его роскошные усы поникли, он был бледен, жалок и смотрел на Клима Пантелеевича виноватым взглядом загулявшего кота, вернувшегося к утру.

– Вижу, что вы вчера здорово покуролесили с Баркли, – заключил Ардашев.

– Его беда в том, что он не может останавливаться. Он был наглый и заносчивый, как пьяный попугай. Пытался затащить к нам в кабинку каждую официантку и вёл себя безумнее мартовского зайца. Мне пришлось быть не столько телохранителем, сколько нянькой. Хотелось надеть на него смирительную рубашку или наручники. Лишь к утру он утомился и погрустнел. Тогда я, пользуясь моментом, сумел уговорить его уехать.

– Вы сопроводили его до самого дома?

– Сдал в руки жене. Из её уст вылетело что-то в виде благодарности. Но, говоря откровенно, она настоящая стерва. И держит муженька в ежовых рукавицах.

– С чего вы взяли?

– Он пригласил меня к себе выпить ещё по стакану виски, но она устроила такую истерику, что от одного только воспоминания об этом меня начинает бить нервный озноб.

– В котором