Опытные воины шли впереди, вьючных лошадей тянули в поводу немногим позади отряда специально выделенные коноводы. Когда коней очень много, за сотню – таковой походный порядок считается наиболее разумным.

Застоявшиеся скакуны шли ходко, чуть не на рысях, и вскоре после полудня, стремительной птицей прорезав озеро, путники втянулись в лес, на узкое русло Вексы. Они успели проскакать по реке около двух верст, когда навстречу неожиданно вылетел летящий стремительным галопом о двуконь одинокий всадник на добротных арабских лошадях – каждая ценою в небольшую деревеньку. Лошади буквально золотые – зато способные мчаться широким шагом весь день напролет и жрать одно зерно, не умирая от желудочных колик[21].

Увидев идущую навстречу рать, путник натянул поводья, закрутился на месте, но затем решился и тронул коня пятками, медленно приближаясь:

– У меня грамота к князю Звенигородскому, Юрию Дмитриевичу! – крикнул он во весь голос. – Знаете ли вы, где его можно найти?!

– На бунчук посмотри, бестолочь! – выехал вперед Олай Басманов. – Княжеского вымпела не узнаешь?

– Кабы не узнал, уже прочь бы мчался, – ответил, приближаясь, гонец. – Юрий Дмитриевич с вами али вы просто его ратники?

– Я здесь… – стянул рукавицы правитель Галича. – Давай письмо сюда!

Вестник, с прищуром вглядевшись в его лицо, сунул руку за пазуху, достал туго скрученный свиток с восковой печатью, с легким поклоном протянул заволочскому властителю.

– Великий князь? – изумленно вскинул брови Юрий Дмитриевич, разглядывая оттиск. Решительно сломал сургуч, поспешно развернул грамоту, отодвинул на вытянутую руку:

Воеводу бросило в жар. Читая письмо, он словно бы услышал голос своей любимой, ощутил через рыхлую желтоватую бумагу ее прикосновение, уловил ее запах. На какой-то миг оказался с нею рядом. Рядом с той, кого намеревался отстранить, осудить, наказать. Поступить по совести – как поклялся своему брату перед его смертью.

Но страшным стало не это. Страшным оказалось то, что, читая слова Софьи, мужчина с необычайной страстью возжелал снова прикоснуться губами к ее векам, насладиться ее горячим дыханием возле своего лица, прикоснуться телом к ее бархатистой коже, целовать ее плечи, ее живот, ее грудь, ее шею, пробраться губами через подбородок к глазам, слушая слабые смешки от ее смешанного со щекоткой наслаждения…

– А-а-а!!! – с силой натянул повод своего коня Юрий Дмитриевич, заставляя того развернуться, и с силой ударил пятками в его бока: – Пошел, пошел! Развертайтесь, бояре! Назад, назад! Мы возвращаемся!

Князь во весь опор гнал своего коня по звенящему льду и раз за разом ощутимо бил себя кулаком в челюсть, пытаясь разодрать кожу рубиновым глазом аспида.

С внезапной ясностью Юрий Дмитриевич понял, что никогда и ни за что не сможет изгнать Софью из Москвы! Что, едва только увидев эту женщину, услышав, прикоснувшись, он тут же снова сгорит в вихре любовного пламени, снова станет ее послушным рабом, преданным слугой, жалким холопом, готовым продать саму душу за ласковый взгляд, за нежное прикосновение, за жаркие объятия. Что едва только она улыбнется – он тут же, сразу, без малейшего колебания снова предаст своего брата…

И в этот раз – уже навсегда!

У князя Звенигородского был самый лучший конь во всем Галиче. И потому нагнать своего повелителя брошенные на Вексе бояре смогли токмо поздней темной ночью, когда изрядно расползшийся отряд потихоньку втянулся в распахнутые ворота великого города.

Тревожить правителя в сей час никто не посмел. Лишь на следующий день, поздним утром, после соборной службы, свита увидела своего изрядно осунувшегося повелителя.

– Из письма Софьи Витовтовны, вдовы моего брата и матери его единственного сына я узнал, – не дожидаясь расспросов, твердо отчеканил Юрий Дмитриевич, – что оная вдова намерена всячески отстаивать независимость державы нашей и к Литве никоим образом прислоняться не станет! Поскольку забота о свободе земли нашей была главной заботой моей и моего покойного брата, сия клятва меня успокоила. Раз опасности для нашей державы не проглядывается, то и на стол Московский, племянника своего изгнав, я всходить не стану, дабы не возбуждать усобицы в землях нашей общей вотчины! О чем я ныне составлю письмо и с великокняжеским гонцом отправлю в столицу. Распускайте холопов, рассылайте коней, прячьте броню. Похода ныне не будет!

Князь Звенигородский склонил голову – и ушел обратно в свои покои.

Истинной причины своего отступления Юрий Дмитриевич, понятно, не мог назвать никому. Ибо за долгую бессонную ночь он смог придумать лишь один-единственный способ больше не предавать своего брата и не позорить его памяти: не приближаться к его вдове!

16 апреля 1425 года

Москва, Кремль, великокняжеский дворец

Осмотр медленно подрастающего Вознесенского собора уже настолько въелся в привычки великой княгини, что она продолжала навещать его даже сейчас, когда более не имелось особой надобности для оправдания долгих отлучек. Как и прежде, на протяжении многих лет, Софья Витовтовна вошла в часовню, постояла там перед крестом, размышляя о делах хозяйственных и державных. Выдержав обычный срок – час или чуть более, она вернулась к охране, повела княжича Боровского и его угрюмых длиннобородых холопов к дворцу. И хотя теперь она могла открыто возвращаться через главное крыльцо – княгиня по въевшейся за годы привычке задумчиво повернула к боковому входу.