Схожие процессы начались и в вооруженных силах.

В первые лет двадцать правления Ивана III примерно 30–40 процентов крупных воинских операций совершается под командованием старинного московского боярства. Ситуация коренным образом изменяется примерно с середины 1480-х годов: с этого момента на протяжении полутора десятилетий московскими полевыми соединениями командует почти исключительно «княжье»; лишь в виде исключения старшим воеводой иногда, нечасто, назначается Я. З. Кошкин.

Думается, в середине 1480-х — второй половине 1490-х социальный слой старинного московского боярства, традиционных привилегированных «слуг государевых», должен был почувствовать серьезное кадровое ущемление как в Боярской думе, так и в войсках. Притом ущемление это не являлось случайным или временным, оно успело превратиться в целенаправленную политику.

Первая половина 1500 года как будто обозначила поворот в противоположную сторону. Незадолго до того подверглась опале крупная придворная «партия» княжат-Гедиминовичей из семейства Патрикеевых — с родней, брачными свойственниками и союзниками. А в первые месяцы боевой кампании 1500 года на места «командармов» в войсках, направленных «на литву», были поставлены Я. З. Кошкин (традиционно), Ю. З. Кошкин и новгородский наместник А. Ф. Челяднин. Фактически именно они приняли на себя роль ведущих полководцев новой большой московско-литовской войны на начальном ее этапе. Именно они добились впечатляющих успехов.

Этот административный поворот 1500 года вселил в представителей древних родов нетитулованной московской знати неоправданную надежду на возврат прежнего ее положения. И последовавшее вскоре назначение Ю. З. Кошкина на должность, которая предполагала, что он будет «сторожить» армию Д. В. Щени во главе слабейшего из полков, очевидно, привело к жестокому разочарованию. Последовала раздраженная реакция боярина. Однако это разочарование носило, скорее всего, характер обиды социальной (а не личной и не родовой), то есть обиды, проартикулированной одним крупным военным деятелем за весь слой старомосковского боярства. Как Ю. З. Кошкин, так и прочие представители названного слоя получили от великого князя ясный сигнал: никакого возврата не произойдет.

Стеснения, которым подверглось старинное боярство Москвы, стали чем-то наподобие «родовой травмы», полученной российской военно-политической элитой у истоков ее складывания. Превращение относительно небольшого Московского княжества в громадную Россию сделало такого рода шаги центральной власти неизбежными. Но они были крайне болезненными для самой надежной части знатных служильцев Москвы.

Конфликт, ярко отразившийся в диалоге Ю. З. Кошкина с Иваном III, впоследствии получил развитие: московское боярство продолжило отступать…

Для самого же Юрия Захарьича военные дела закончились: взятием Дорогобужа список его побед исчерпывается. Иван III, как видно, под впечатлением великой победы на Ведроши не винил воеводу за скандальный характер. Простил. Правда, больше на воеводские посты не назначал — до самой кончины боярина. Великий князь любил надежность и не желал рисковать в таких малопредсказуемых вещах, как боевые операции. Если «живая деталь» его военной машины позволила себе проявлять нервозность накануне решающей битвы, стоит ли дальше на нее полагаться? Убрать! Не опала: боярин служил честно и мог еще пригодиться в делах административных (по дипломатической линии, например, ему поручения еще давали). Итак, не опала, просто мысленная помета, поставленная напротив имени: «Этот — не для войны».

А осенью 1503-го или, по мнению иных специалистов, в первой половине 1504 года Ю. З. Кошкин скончался[123]. Счастлив он был в своей судьбе: высоко летал, познал вкус победы, насладился удачным браком. Его супруга, Ирина Ивановна из древнего и знатного рода Тучковых-Морозовых, родила ему шестерых сыновей и пережила мужа на треть века. Третий сын, Роман, стал прадедом первого русского царя из династии Романовых. По нему, Роману Юрьевичу, кстати, династия и получила свое имя.

А вот для его брата карьера полководца еще далеко не была окончена. Иван III по-прежнему «ставил» на него — как минимум осознавая недюжинный опыт воеводы.

Ни страшный разгром на Ведроши, ни поражение 1501 года под Мстиславлем[124] еще не остудили пыл литовцев, они пытались сопротивляться. В свою очередь, московское командование переоценило степень ослабления противника. В 1502 году большая рать московская во главе с сыном Ивана III князем Дмитрием по прозвищу Жилка попытала счастья под Смоленском. Под рукой Дмитрия Ивановича собралась команда отличных военачальников. Сын знаменитого Д. Д. Холмского, Василий Данилович, был старшим из них, а вторым числился Я. З. Кошкин. Поход начался летом, усталые полки вернулись к Москве 23 октября; кампания закончилась неудачей. Смоленск штурмовали, применяли артиллерию, но, как сообщает летопись, «града… не взя, понеже крепок бе». Войска, осаждавшие Смоленск, сумели всего лишь разорить его окрестности. Дмитрий Жилка, оправдываясь, заявил, что его плохо слушались: дворянская конница разъезжалась по богатой Смоленской земле без его ведома, ища возможности пограбить местное население. Виновных после возвращения в Москву арестовали, кого-то били кнутом «на торгу», кого-то «в тюрму пометали»[125].

Относительно действительных причин неудачи высказывались разные соображения: помимо самовольного отъезда бойцов московской конницы в дальние волости для грабежа здесь и недостаток продовольствия, и относительная слабость осадной артиллерии, и мощь крепостных сооружений, и лояльность смолян великому князю литовскому, от которого они незадолго до начала осады получили льготную грамоту по налогам; в литовских источниках находили даже намеки на некую эпидемию, выкосившую часть осаждающих. Однако главная причина неудачи, возможно, кроется в ином. На исход осады Смоленска самым скверным образом повлияла слабость московского командования. Дмитрий Иванович Жилка не раз возглавлял большое войско, однако боевые достижения его — неизменно более чем скромные, а в 1506 году он покажет редкое легкомыслие и самонадеянность в драматических битвах под Казанью. Он скорее мешал более опытным военачальникам осуществлять тактическую работу. Воеводы с очевидным тактическим дарованием, то есть прежде всего Яков Захарьин (второй воевода Большого полка) и князь А. В. Ростовский, стоявший несколько ниже в служебной иерархии, не имели решающего голоса, что, по всей видимости, привело к трагическим последствиям. Современный исследователь Н. С. Борисов, знаток воеводского корпуса Московского государства, резонно заметил о Дмитрии Жилке: «Ни в этом походе, ни в других он не отличился полководческими дарованиями». И далее: «Дмитрий Жилка явно не годился на роль диктатора», — а потому не сумел «железной рукой» восстановить дисциплину в армии, когда осаждающие увлеклись грабежами в ущерб основной цели похода[126]. Думается, это еще весьма мягкая и щадящая оценка высокородного командующего.