— Подожди, — я остановила Катю, когда та проходила вместе со всеми мимо моего стола. — Я тебе соболезную. Когда умерла бабушка?

Катя посмотрела на меня мгновенно покрасневшими глазами.

— На каникулах.

— Вот сейчас? На той неделе?

— Да.

— Похоронили уже? — я старалась говорить как можно осторожнее.

— Катька, ты чего? — Другая ученица остановилась, увидев, что Катя полезла в сумку за платком.

— Иди, Свет, все хорошо! Я сейчас догоню! — махнула ей Катя.

Я взяла девочку за руку.

— Я тебе искренне соболезную. Сейчас у тебя очень тяжелое время. Бабушка болела?

— Болела, но… Все равно… Извините, — она вытерла глаза и выпрямилась.

— Держись. Я знаю, что это такое.

— Я выходила маме позвонить, она на работу сегодня не пошла, не смогла…

— Хорошо, все нормально, я поняла.

— А кто вам сказал? — спросила вдруг Катя.

— Не важно. Я имен еще не знаю. Не думай об этом. Тебя ведь все любят в классе?

Катя кивнула. Две недели назад, до каникул, это была совсем другая девочка. Сияющая, уверенная в себе, веселая, брызжущая жизнью и энергией. Как мне хотелось что-то сейчас сказать… Но какие слова тут подберешь!

— Я пойду, Анна Леонидовна, хорошо? А то перемена маленькая.

— Конечно, иди. — Я погладила девочку по руке. — Ты очень хорошо написала сочинение.

— Спасибо, — кивнула Катя. — Я писала в самом начале каникул, когда бабушка еще была жива. И все равно я что-то такое чувствовала… А Чехов про себя это писал?

— Про тебя. И про меня. И про всех.

Катя внимательно посмотрела на меня.

— Я понимаю, что вы хотите сказать.

Мне хотелось обнять девочку, но я не стала этого делать.

Пожалуй, я пока не буду уходить из школы. Даже если я во всем не права.

Никитоса долго держать в больнице не стали, зашили, пролили капельницами и через несколько дней выпустили. Он дома посидел-посидел три дня и взвыл.

— Ма-а-а-а-ам! — бросился он ко мне, когда я, еле живая от всех моих ярких школьных событий, добралась до дома и даже села в прихожей, снимая сапоги.

Кажется, в школе я не присела ни разу. Нет, один раз, в пятом коррекционном, когда ставила оценки. Ученики, еще маленькие по росту, подходили с дневниками, и я села за стол, чтобы не нависать над ними, еще больше не подавлять. После урока в седьмом «А» я, видимо, вела все остальные уроки в том же духе, и дети держались соответственно — с осторожностью и даже почтением. Может, мне вообще забыть про пряники как часть моей педагогической системы? Кнут, ремень, палка, двойки-колы — и ни одного лишнего вяка, ни шороха, ни наглой ухмылки в ответ?

— Мам-мам-мам-мам… — стучался об меня Никитос перевязанной головой. — Я дома не могу, ску-у-учно! Бабушка заставляет читать и есть всё время!

— Анечка! — Наталья Викторовна начала было оправдываться. — Я насильно не кормлю…

— Да что вы, Наталья Викторовна! Спасибо, что согласились посидеть…

— А я не согласился сидеть дома! — стал настаивать Никитос. — Я…

— Помолчи. Пойдешь завтра в школу. С одним условием…

— Да-а-а-а-а-а-а! — заорал Никитос и поскакал на одной ноге в комнату, сшибив на ходу Настьку, которая не заплакала, упав, а засмеялась и даже попыталась попрыгать за Никитосом.

— Анечка, — Наталья Викторовна поправила очки и очень осторожно спросила: — Ты прости, что я вмешиваюсь… А у вас с Игорем всё хорошо?

Я не знала, что она имеет в виду. И смысл ее вопроса поняла гораздо позже. Тогда же я только удивилась, что Наталья Викторовна вдруг стала обсуждать очевидное. У нас с Игоряшей все плохо. Но не настолько, чтобы от этого страдали окружающие — его мать и наши общие дети. А нам — конечно, не сладко. Он мается в тоске, я маюсь в его присутствии. Что же тут может быть хорошего?

— У нас все нормально, Наталья Викторовна, — постаралась улыбнуться я. — А что?

— Да нет… так, ничего, Анюта. Нормально — и нормально. Я пойду? Игоряшу скоро кормить.

— Конечно, Наталья Викторовна! Спасибо вам.

В школу Никитоса вызвался сопровождать Игоряша. Не просто довести до дверей — он и так все время близнецов в школу водит, — а сидеть целый день! Я даже сразу не поверила:

— Взял отпуск? Тебе отпуска не жалко?

— Нет, не жалко. У меня большой отпуск. Я боюсь Никитку одного оставлять.

Игоряша, бедный Игоряша. Какой хороший отец! И каким бы замечательным мужем был кому-нибудь, если бы не дружил с Андрюшкой, и Андрюшкина сестра расчетливо и холодно в один момент не выбрала бы Игоряшу в биологические отцы своему будущему ребенку. Нет-нет, конечно, всё было не совсем так.

Игоряша был симпатичный, молодой, на десять лет моложе, чем сейчас. У него так не потели руки, не сутулилась уныло и покорно спина, у меня была надежда, что я уговорю его сбрить бородку в один прекрасный день… Да разве дело в этом? Просто Игоряша — симпатичный и хороший. Вполне импозантный даже, если мама его с утра хорошо оденет. Он мне почти нравился. Нравился. Не до дрожи, но нравился. Приятный, милый, очень порядочный. Слова плохого не скажет. И на меня смотрит — не отрываясь, сколько я себя помню. Выбрать его в отцы будущему ребенку было нетрудно. А потом… Потом, чем больше я его узнавала, тем больше он меня раздражал. Жили же раньше, не любя — когда суженых родители выбирали? Жили. Потому что иначе нельзя было. А сейчас — иначе можно. И от тоски чахнуть рядом с Игоряшей я не хочу.

И в результате хороший отец Игоряша целую неделю ходил в школу вместе с Никитосом, сидел на уроках, ему разрешили.

К концу этой недели мне показалось, что Настька стала заболевать. Я ловила на себе ее встревоженный взгляд, она то и дело краснела — от каких-то своих неприятных мыслей, отказывалась от еды.

— Что? — спросила я ее, сев с ней вдвоем в своей комнате и крепко обняв.

— Мам, — Настька мгновенно напустила полные глаза слез, — пусть папа больше никогда к нам в класс не ходит. Хорошо?

— Хорошо. А почему?

Настька молчала, глядя на меня широко открытыми глазами, из которых при этом ручьями вытекали слезы. Душераздирающее зрелище, надо признать.

— Ты так на меня смотришь, как будто я в чем-то виновата. Что? Что такое случилось?

Я даже не представляла себе, что делается в душе у Настьки и насколько близка я была к истине. Конечно, виновата во всем, что произошло, была я одна. Но Настька, ничего не говоря, просто уткнулась мне в колени и завыла так, что Никитос примчался со скоростью маленького бронетранспортера, сшибая всё на своем ходу.