— Иногда вы называли себя иначе.

— Временами я начинаю все путать.

— Понятно. Клайд, у вас есть семья?

— Нет.

— Никого? А брат или сестра?

Клайд подумал о фотографии, на которой были сняты Пегги, Скиппи и он, и на мгновение его глаза наполнились слезами.

— Но у вас кто-то есть, ведь так? — сочувственно спросила Ширли.

— Это было много лет назад.

Мерсер видела, что говорить о семейных связях Клайда бесполезно.

— Вы служили в армии? — спросила она. — В вашей медицинской карточке написано, что у вас шрамы на груди и спине. По возрасту вы вполне можете быть ветераном Вьетнама.

Она подобралась слишком близко.

— Я никогда не служил, — заявил Клайд и добавил: — Таких, как я, тогда называли людьми, отказывающимися от военной службы.

Джои Келли. Скажи моей маме, как сильно я ее любил…

«Я так и не навестил его мать, — подумал Клайд. — Я не мог ей рассказать, что он поддерживал руками свои внутренности, когда произносил эти слова. И его кровь текла по моему телу, словно мы умирали вместе».

— Заткнись, — злобно прошипел он Ширли Мерсер. — Заткнись. И скажи, чтобы отдали мою одежду. Я ухожу.

Женщина отступила на шаг, опасаясь, что он может ее ударить.

— Клайд, — запротестовала она, — вам нельзя уходить сейчас. Я договорилась для вас о номере в гостинице, которую оплачивает город. Там вам будет тепло и сухо, там будут кормить. Вам это необходимо, чтобы поправиться.

«Будь осторожен, — предупредил себя Клайд. Он знал, что едва не ударил эту женщину. — Если я так поступлю, меня арестуют и посадят в дьявольскую дыру, которую называют тюрьмой».

— Я сожалею, — сказал он. — Мне очень жаль. Мне не следовало на вас сердиться. Это не ваша вина. Вы хорошая леди.

Хотчкис знал, какой будет гостиница. Свалка. Настоящая свалка.

«Я сбегу оттуда, как только она оставит меня в покое, — подумал он. — Найду другое место, вроде моего фургона, где смогу оставаться на ночь. — По висящему на противоположной стене телевизору шли новости. Он увидел, как какой-то репортер показывает его фотографию с Пегги и Скиппи. — Они во всем обвинят меня, — подумал он. — Во взрыве. И припомнят девушку, которая пришла в фургон однажды ночью».

Стараясь скрыть охватившую его панику, Клайд сказал:

— Я буду рад отправиться в гостиницу вместе с вами. Теперь мне все понятно, я не могу больше оставаться на улицах.

— Да, вы не можете, — твердо заявила Ширли Мерсер, хотя знала, что на уме у больного.

Он сделает вид, что устраивается там надолго, а потом сбежит. Ей стало интересно, что скрывается в его прошлом, но она понимала, что, скорее всего, никогда этого не узнает. Женщина встала.

— Я пришлю кого-нибудь, чтобы вам помогли одеться. У них есть для вас хорошая теплая одежда.

Между тем, новый ведущий за ее спиной говорил:

«Если кто-нибудь узнает семью на фотографии, пожалуйста, немедленно позвоните по этому телефону…»

Сорокадвухлетний Скип Хотчкис владел пятью кулинариями в Ирвингтоне и Тэрритауне, штат Нью-Йорк. Оба города находились на границе графства Вестчестер, менее чем в часе езды от Манхэттена. В детстве Скиппи часто ходил после школы в кулинарию на Стейтен-Айленд, где работала его мать, когда исчез отец.

Понимающий владелец, добрый немецкий эмигрант Ханс Шаффер, хорошо относился к мальчику. Скип делал домашние задания в заднем офисе кафе, а став постарше, начал заниматься доставкой заказов.

Домашние салаты, мясные закуски и яблочный штрудель Шафферов были восхитительны, и Скип часто сидел рядом с миссис Шаффер, когда она готовила и пекла. Вскоре он начал ей помогать. В школе у Скипа было много друзей, он отлично учился, но спортом не увлекался. Больше всего ему нравилось проводить время в кулинарии.

В шесть часов они вместе с матерью выходили из дома. Она так и осталась жить в доме, который они прежде делили с отцом.

— Никогда не думай, что он нас бросил, Скиппи, — часто повторяла она. — Он очень сильно любил нас обоих, но с войны он вернулся напуганным и несчастным. С ним что-то произошло, хотя отец никогда об этом не рассказывал, даже когда врачи пытались ему помочь. Взгляни на медали, которые он получил за Вьетнам. Он заплатил за них огромную цену.

— И цена оказалась слишком большой? — спрашивал Скип.

Он никогда не забудет грустную улыбку матери.

— Думаю, да, — ответила она.

Когда Скип окончил школу, он получил стипендию на обучение в Политехническом университете Виргинии, где выбрал школу кулинарного искусства. Через два года после окончания он уже работал помощником шеф-повара в ресторане в Нью-Йорке. К этому времени старый мистер Шаффер собрался уйти на покой и передал кулинарию Скипу. Он продал ему магазин, не требуя первоначального взноса: они договорились, что деньги будут выплачены в течение десяти лет.

— Меня называют сумасшедшим, — сказал он тогда. — Но я в своем уме. Я тебя знаю. Ты расплатишься со мной за пять лет.

И он оказался совершенно прав. К этому моменту Скип успел жениться, у него родились двое сыновей, и он перебрался в графство Вестчестер. Он продал кулинарию и открыл новую в Ирвингтоне. Теперь, пятнадцать лет спустя, Скип стал процветающим и уважаемым членом общины. Ни один из его четверых сыновей не получил имени Клайд. Он часто думал, что отец прозвал его Скипом из-за того, что ему не нравилось собственное имя.

Его мать Пегги осталась на Стейтен-Айленд.

— Здесь живут все мои друзья, — говорила она сыну. — И я не так далеко от тебя, так что мы будем часто видеться.

Теперь, когда ей было уже под семьдесят, она работала волонтером в своем приходе. Дональд Скэнлон, вдовец и давний сосед Пегги, нью-йоркский детектив, очень хотел жениться на ней, но Скип знал, что его мать никогда не даст согласия. Пегги продолжала верить, что ее муж еще жив.

Во вторник вечером Скип закончил обход своих магазинов и вернулся домой без пятнадцати шесть. Его четверым сыновьям было от десяти до шестнадцати лет, и он никогда не позволял своему процветающему бизнесу отвлекать его от роли мужа и отца. «Иногда ты учишься на отсутствии примера», — с горечью думал он порой.

Открыв входную дверь, он услышал, как два его средних сына отчаянно спорят. Однако одного взгляда отца оказалось достаточно, чтобы они успокоились.

— Пожалуй, вам нужно немного посидеть в своих комнатах, чтобы успокоиться, — спокойно, но твердо сказал он.

— Но, папа… — Протесты закончились, когда мальчики поднялись наверх, тяжелыми шагами выражая свой протест за изгнание.

Когда они ушли, его жена Лиза вздохнула.