школу. Из изгоя он стал лидером самой модной, анархичной и грозной тусовки. Он всегда оставался общительным, лидером, никогда не стеснявшимся доминировать в обществе, несмотря на некоторую интроверсию.

Группа иконоборцев и провокаторов Сартра, вращавшаяся вокруг него и его лучшего друга Поля Низана, целыми днями сидела в кафе, «забивая» в спорах священных коров философии, литературы и буржуазного поведения прямо на глазах у всех, кто осмеливался войти в их круг. Они нападали на любую тему, которая казалась чувствительной; создавали шум, отказываясь сдавать экзамены по теологии, и шокировали всех разговорами о человеке как о пучке плотских влечений, а не благородной душе. Под их наглостью скрывалась непринужденная уверенность безупречно образованных людей.

Именно в это время, в 1929 году, Бовуар познакомилась с кликой Сартра через своего друга по имени Майо. Новые друзья одновременно пугали и будоражили. Они смеялись над ней из-за ее серьезного отношения к учебе — не без оснований, ведь учеба в Сорбонне олицетворяла все, чего она так упорно добивалась. Образование значило для нее свободу и самоопределение, в то время как юноши воспринимали это как должное. Но группа приняла ее, и они с Сартром стали друзьями. Он и другие дали ей кличку Бобер Кастор — видимо, из-за ее постоянной занятости, а также как каламбур на ее фамилию и похожее английское слово beaver. Сартр, в отличие от Мерло-Понти, не раздражал Бовуар спокойствием: это был громогласный и бескомпромиссный человек. Она не стала приписывать ему роль брата; он стал ее любовником, но вскоре их отношения вышли и за грань романтики. Сартр стал считать Бовуар своей союзницей, любимой собеседницей, первой и лучшей читательницей всего, что он писал. Отвел ей роль, которую в школьные годы играл Раймон Арон: роль симфилософа, с которым он обсуждал все свои идеи.

Они подумывали о женитьбе, но оба не хотели ни буржуазного брака, ни детей: де Бовуар не хотела повторять собственные непростые отношения с матерью. Однажды вечером, сидя на каменной скамье в Тюильри, они с Сартром заключили договор. Они будут парой в течение двух лет, после чего решат, продлить ли контракт, разойтись или как-то изменить свои отношения. Бовуар призналась в своих мемуарах, что это временное соглашение сперва ее испугало. Сильное переживание заставило ее запомнить этот момент в деталях:

В стороне от стены находилось что-то вроде балюстрады, служившей спинкой, а в похожем на клетку пространстве за ней мяукала кошка. Бедняжка была слишком велика, чтобы выбраться наружу; как же она вообще попала внутрь? Пришла женщина и накормила кошку мясом. А Сартр сказал: «Давай подпишем двухлетний договор».

Заключение, западня, бедствие, бросание благотворительных объедков: страшные для истории, якобы посвященной свободе, образы. Это похоже на зловещий сон. Так ли это было на самом деле или она дополнила воспоминания символическими деталями?

В любом случае, беспокойство улеглось, а договоренность оправдала себя. Они прожили эти два года и стали партнерами в долгосрочных, но не эксклюзивных отношениях, которые длились всю жизнь. Возможно, не в последнюю очередь потому, что с конца 1930-х годов из их отношений исчез секс. (Она писала своему любовнику Нельсону Олгрену: «Мы прекратили это примерно через восемь или десять лет, весьма неудачных в этом смысле».) Они также договорились о двух долгосрочных условиях. Одно из них заключалось в том, что они должны рассказать друг другу все о своих сексуальных связях: должна быть честность. Это условие они соблюдали лишь частично. Другим условием было то, что их собственные отношения должны оставаться главными: на их языке, они должны быть «необходимыми», в то время как другие отношения могут быть только «условными». Они придерживались этого, хотя это и оттолкнуло некоторых их партнеров, которые не удовлетворялись вторыми ролями. Но таков был уговор, и все, с кем они вступали в отношения, знали об этом с самого начала.

Принято беспокоиться за благополучие де Бовуар в этих отношениях, будто она (типичная женщина!) позволила втянуть себя в то, чего не хотела. Сцена в Тюильри действительно наводит на мысль, что она, вероятно, погорячилась и порой страдала от беспокойства и ревности. Другое дело, что обычный буржуазный брак едва ли обеспечил бы ей безоблачное существование.

Я подозреваю, что эти отношения дали ей именно то, в чем она нуждалась. Классический брак между ними вряд ли продлился бы долго. Вместо этого у нее была насыщенная сексуальная жизнь — в отличие от стыдливого Сартра. Мемуары Бовуар свидетельствуют о настроениях «томного возбуждения» и «чувствах абсолютно сокрушительной интенсивности» в юности, а ее более поздние отношения тоже вполне ее удовлетворяли. Сартр, если судить по ярким описаниям в его книгах, считал секс кошмарным процессом борьбы за то, чтобы не утонуть в слизи и грязи. (Прежде чем высмеивать его за это, давайте вспомним, что мы знаем об этом только из его собственных текстов. Все, теперь можно и поиздеваться.)

Телесная сторона жизни никогда не казалась де Бовуар угрозой: ей этого постоянно не хватало. В детстве она хотела поглотить все, что видела. Жадно вглядывалась в витрины магазинов сладостей — «светящийся блеск засахаренных фруктов, мутный глянец желе, калейдоскопическое соцветие подкисленных леденцов — зеленых, красных, оранжевых, фиолетовых, — я жаждала как сами цвета, так и сладость, заключенную под ними». Ей хотелось, чтобы вся вселенная была съедобной, чтобы ее можно было съесть, как Гензель и Гретель съели пряничный домик. Даже будучи взрослой, она писала: «Я хотела хрустеть цветущими миндальными деревьями и откусывать кусочки от радужной нуги заката». Путешествуя в Нью-Йорк в 1947 году, она почувствовала желание съесть неоновую рекламу, ярко выделяющуюся на фоне ночного неба.

Эта страсть переросла в коллекционирование вещиц, в том числе многочисленных подарков и сувениров из путешествий. Когда в 1955 году она наконец переехала из гостиничных номеров в собственную квартиру, то быстро заполнила ее «пиджаками и юбками из Гватемалы, блузками из Мексики… страусиными яйцами из Сахары, свинцовыми тамтамами, привезенными Сартром из Гаити барабанами, стеклянными шпагами и венецианскими зеркалами, которые он купил на улице Бонапарта, гипсовым слепком его руки, лампами Джакометти[41]». Ее дневники и мемуары также отражали стремление приобретать и наслаждаться всем, что попадалось ей под руку.

Она исследовала мир с той же страстью, увлеченно гуляя и путешествуя. Живя одна в Марселе и будучи молодой школьной учительницей, по выходным она брала с собой бананы и булочки, надевала платье и эспадрильи и на рассвете отправлялась исследовать горную местность. Однажды, взяв с собой хлеб, свечу и бутылку, наполненную красным вином, она поднялась на гору Мезенк