Увидев, как побледнела пастушка, я хмуро свел брови у переносицы и процедил:

— Говори только по делу. Понял?!

А потом, додумав мелькнувшую в голове мысль, раздраженно поинтересовался:

— Зачем тебе боевой лук?

Смяв свою шапку, Лисица угрюмо уставился на меня:

— Нужон, ваша милость! Хочу в город податься. Постыло в деревне сидеть… Вона, свояк моей покойной супружницы в Молаге служит. Уже до десятника дорос! С самим Лиддиком ходит!

— Кто такой Лиддик?

— Глава купеческой гильдии Наргина, ваша милость! — Охотник гордо выпятил грудь. — Герко у него на хорошем счету! Значица, словечко за меня и замолвит. Только вот оружие мне надобно. И доспех справный…

— Лук, две сотни стрел и дублет… — буркнул я. — Получишь в замке Орейн… Если доставишь меня туда до начала зимы…

— А… деньги, ваша милость?

— И деньги… — побледнев от бешенства, прошипел я. — Я дал слово!!!

— Простите, ваша милость! Я… это… просто спросил… А то староста всю душу вытрясет… И… Ярена тоже… — Марч перепуганно посмотрел на Марыську, потом снова на меня, зачем-то поклонился и еле слышно пробормотал: — А как вас туда доставить? Вы же пока не ходок! Да и снег скоро ляжет…

— Лук хочешь? — зло прошипела пастушка. — Тогда думай! И не тут, а снаружи — видишь, его милость уже устал? Давай, пошевеливайся! Охранник торговых караванов, Тьма тебя забери…

Через два дня после ухода Марча в Седом урочище выпал первый снег. Увидев в дверной проем укутавшее землю белое покрывало, я тяжело вздохнул: где-то внизу, в долинах, только-только начинали желтеть листья, а сюда, в горы, уже заглянула зима. Видимо, проведать свои будущие владения. Откинув одеяло из овчины, я оглядел грудь, живот и левую руку, «полюбовался» на несколько пятнышек крови, выступивших из-под повязок за ночь, и, почувствовав тяжесть в животе, заскрипел зубами: несмотря на то, что ел я сравнительно немного, раза два в сутки организм настоятельно требовал справить нужду. Что при моих ранениях было крайне сложным процессом. И обычно заканчивалось потерей сознания…

Поэтому, кое-как разобравшись с потребностями организма и поставив ночную вазу обратно на землю, я удивленно хмыкнул: как ни странно, сегодня я остался в сознании!

Более-менее оклемавшись от боли в животе и потревоженной левой руке, я закрыл глаза, сконцентрировался на своих ощущениях и, решив, что перед завтраком не мешает немножечко нагрузить мышцы, медленно оторвал голову от ложа. По животу тут же прокатилась новая волна боли. Однако не такая сильная, как обычно. Поэтому, привычно задвинув ее куда подальше, я приподнял голову еще немного и с энтузиазмом принялся крутить ею вправо-влево. Стараясь напрягать мышцы шеи как можно сильнее.

После пятидесятого повторения шея налилась кровью. А еще немного ускорился пульс. И… все: ни темноты в глазах, ни шума крови в ушах!

Радовался я недолго: стоило начать двигать головой вперед-назад, как мышцы пресса перенапряглись, в животе полыхнуло, и я был вынужден на какое-то время прекратить тренировку. Вернее, не прекратить, а сменить упражнение на более щадящее. В общем, вместо того чтобы нагружать шею, я согнул правую руку, поставил ее на локоть и принялся крутить кулаком в разные стороны. Как обычно, до потери сознания…

…К моменту когда за стенами кошары раздалось многоголосое блеяние, я был мокрым, как мышь. И почти ничего не соображал от усталости и боли в разнывшихся ранах. Поэтому не сразу среагировал на раздраженное шипение Марыськи:

— Что, опять тренировались? Ну, сколько можно, ваша милость? Посмотрите, вся рубашка в крови… Да потерпите же хотя бы неделю!

Я осторожно пожал плечами и прикрыл глаза: доказывать ей, что мне надо как можно быстрее встать на ноги, не было ни желания, ни сил.

Бурча, как старый дед, Марыська загнала овец в кошару, потом разожгла очаг, вынесла ночную вазу, сбегала за водой и, дождавшись, пока она нагреется, аккуратно стащила с меня одеяло:

— Ну, что, готовы?

Я кивнул.

— Вот и отлично! Сейчас посмотрим, до чего вы себя довели…

…Что бы ни говорила пастушка, а нагрузку на мышцы я давал вполне нормальную: пятен крови на моей рубашке было всего штук двенадцать-тринадцать. Не очень больших. Ну, и добрая половина из них оказалась на левом рукаве. То есть на руке, которую я пока не нагружал.

С ногами оказалось еще лучше — закровили всего две раны на левом бедре и одна — на правой голени. Поэтому, дождавшись, пока девушка закончит смазывать меня какой-то пахучей мазью и снимет с веревки сухое белье, я негромко поинтересовался:

— Ты бы не могла принести мне десяток голышей разного размера? А еще переложить мой меч куда-нибудь поближе? А то мне не хватает нагрузки…

— А костыли вам пока вырезать не надо? Чего время-то терять? Вона, выходите с утра из кошары, да и машите своей железякой! — съязвила она. И, тяжело вздохнув, принялась подпихивать под мою спину разрезанную по шву рубашку: — Ваша милость! Ну, дайте же своим ранам хоть немножечко зажить! Куда вы так торопитесь?

Немного подумав, я высказал самый понятный ей аргумент:

— Я — телохранитель… И должен быть рядом со своим сюзереном…

— Ну, и какой из вас сейчас телохранитель? — поморщилась девушка. — Вы, вона, даже с ложа встать не можете! Вот восстановитесь — тогда и вспоминайте и про своего сюзерена, и про свои обязанности. А пока вам надо лежать, спать и есть. И как можно больше…

Марч вернулся в урочище через полторы недели. Причем не один, а с несколькими мужиками. Услышав их голоса, я отложил камень, с помощью которого тренировал правое предплечье, накрылся одеялом и вытер вспотевшее от нагрузки лицо.

— Разрешите войти, ваша милость? — тут же донеслось из-за двери.

— Входи! — устало выдохнул я.

В кошаре сразу стало тесно: кроме самого охотника, в нее втиснулось еще четыре мощных, кряжистых мужика.

Церемонно поклонившись, Марч продемонстрировал мне добротные деревянные носилки и прищурился:

— Наш уговор в силе, ваша милость?

Я молча кивнул.

— Отлично! Тогда выходим прямо сейчас…

— В ночь? — удивился я.

— Ветер поменялся, ваша милость… — буркнул один из здоровяков. — Облака, вон, с полуночи идут… К непогоде, значица…

— Угу… — поддакнул ему рыжий. — Если начнется метель, то перевал завалит снегом. Боюсь, до самой весны…

— А овцы, сыр, шерсть? А Марыська? — вспомнив о пастушке, вместе со стадом обретающейся где-то на пастбищах, спросил я.

— Рогатина… ну, староста наш, с остальными мужиками уже на подходе. Погонят отару следом за нами. И сыр с шерстью заберут…

— И Порченую прихватят! — гыкнул один из здоровяков. И, наткнувшись на мой взгляд, виновато замолчал.