Да. Как выясняется, голодная. Шампанским сыт не будешь. Я возвращаюсь с хлебом и пирожками, Севка проезжает еще немного, потом останавливается где-то под мостом, вытаскивает термос. Мы пожираем пирожки и пьем чай, прихлебывая по очереди из крышки от термоса. Пирожки действительно оказываются отличными, но все равно четвертый я уже съесть не могу. Севка уговаривает меня так и эдак.

— Ну давай, ну ведь вкусно же.

— Но уже из ушей лезет.

— Но что ж его, с собой везти?

— А что?

— Он бедный, одинокий. Ему грустно.

— Ну съешь сам.

— Я съел больше тебя, и я за рулем не помещусь, а тебе надо. Ты посмотри на себя, от тебя же ничего не осталось.

Я с интересом смотрю на себя и действительно замечаю — недавно купленные узкие джинсы, в которые я влезала с некоторым напрягом, висят на мне так, что туда можно, наверное, засунуть еще одного человека. Вот это да! Вот это эффект! Всего три дня, а какие результаты!

Не то чтобы я сильно страдала от лишнего веса, у меня его особенно нету, но все равно время от времени я, как и все, предпринимаю какие-то попытки к самоусовершенствованию. Но о таком я даже не мечтала.

На радостной волне я доедаю пирожок, и удовлетворенный Севка заводит мотор.

Мы благополучно выскакиваем на Ярославское шоссе, доезжаем почти до кольцевой дороги и попадаем в пробку. Да какую! Вроде и время-то не пиковое, четырех еще нет, и четверг — не пятница, а вот поди ж ты. Машин мало того, что невпроворот, они же еще в попытке проскочить узкое место ухитрились сложиться в затейливый паркетный узор типа елочки — вообще никому с места не тронуться.

Посреди этого машинного паркета мечется милиционер-регулировщик, беспомощно размахивая жезлом. Машины гудят. Дорога стоит. Иногда кому-то удается подвинуться на несколько сантиметров, на освободившееся место тут же кидаются сразу три машины, все запутывается еще больше.

Сидим. Наблюдаем. Я про себя тихо радуюсь задержке — мне что, надо мной не каплет, Севка рядом. А то довезет до Пушкино — и привет на три дня. И вообще непонятно, на три ли. Так что лишние двадцать минут мне вполне в радость.

Но Севка так жить не может. Он сперва гудит, потом начинает ругаться, потом не выдерживает и, несмотря на мои попытки остановить его, выскакивает из машины.

— Севка, псих, ты куда? А если оно сейчас поедет?

— Никуда оно, к черту, не поедет! Если что, держи руль!

Прелестно. Держи руль. И что? На всякий случай я все-таки берусь за него рукой и наблюдаю за Севкой.

Тот бегает среди машин, что-то втолковывая другим водителям через открытые окна. Добегает до регулировщика. Орет и машет руками. Псих, честное слово. Сидел бы лучше в машине.

Но вот они с регулировщиком о чем-то договариваются. Милиционер, размахивая жезлом, усылает вперед одну из передних машин, а Севка, упершись руками в капоты двух других, не дает им занять опустевшее пространство, в которое мент загоняет следующую машину...

Минут через пять перед нами расчищен довольно приличный кусок шоссе, и теперь уже наша машина перегораживает дорогу остальным. Руль я, конечно, могу держать до посинения, но с дороги мы от этого не уберемся.

— Севка! — в ужасе ору я в окно. — Иди скорей! Нам уже ехать! Севка же!

Он впрыгивает в машину, она рвет с места, и мы уносимся вдаль. Севка еще успевает помахать регулировщику.

— Учись, — замечает он мне. — Так себя и ведут на дороге. А то бы еще час стояли. Всегда кто-то должен взять ответственность на себя.

Это точно. Но почему-то таких ответственных в этой жизни не часто встретишь. Вот и к Белому дому — что, очень много народу пришло? То есть потом-то, конечно, много, а вот тогда, ночью...

Я тихо вздыхаю и утыкаюсь башкой Севке в плечо. Он поправляет мою голову, чтоб не мешала за руль держаться, и мы едем дальше. Хорошо, черт возьми. Ехала бы и ехала. И пускай берет ответственность на себя, это на самом деле так здорово — когда кто-то за тебя отвечает...

— Ты расписание поездов знаешь? Я тебя довезу до Пушкино, нет, даже до следующей станции. Как у нас со временем?

Убивала бы таких ответственных. Надо же вечно песню испортить. Я вообще не хочу ни в какое Пушкино, я хочу, чтоб он вез меня всегда.

— Сев, а может, ты к нам заедешь? Я тебя с Костькой познакомлю... У нас и переночевать можно. Костерок разожгли бы, песен попели...

О родителях я благоразумно умалчиваю, чтоб не усугублять. Вообще-то и это уже нарушение субординации, так у нас не полагается — все самостоятельные, но ведь не каждый же день мы выживаем в революции, можно и слабину дать. Имею право.

— Малыш, давай в следующий раз, ладно? Мне тоже к родителям надо, они, небось, на ушах ходят. Я, может, заеду в субботу, если получится. Или в воскресенье...

Хорошо говорит, но почему-то не верится. Ни фига он не заедет, вон, даже адрес не спросил. Хотя, может, он знает, я могла когда-то рассказать, а он запомнил... Вдруг и правда заедет? Чудеса, конечно, но мы же теперь знаем — они случаются. Только не надо их подгонять. Пусть сами стараются. Я послушно отступаю с позиций.

— Да ладно, Сев. Бог с ней, с дачей. Дети, собаки. Я понимаю. Давай я в воскресенье сама приеду.

— Дуреха ты. Что — дети? Если у бабы нет детей, кому вообще нужна такая баба? А в воскресенье мы устраиваем пьянку — отмечаем победу. Ляля с Сашкой придут, Лилька твоя, этот Вова... Ты забыла, что ли?

Это что-то новенькое. Во-первых, я про пьянку первый раз слышу, я не в себе, конечно, но такое я бы не забыла, а главное... Что он там про детей сказал? И как это понимать? Наши шансы повышаются? Главное — давить не надо, все и так будет хорошо...

Мы подробно договариваемся, когда, как и куда я приеду — к нему, в субботу вечером, с дачи. Тогда в воскресенье с утра мы все приготовим, и вообще. Здорово. Буду в доме хозяйничать, как большая, как настоящая...

И тут неожиданно возникает чертово Пушкино. То есть следующая станция, как ее там — «Заветы Ильича»? Машина останавливается, мы выходим, подымаемся на пыльную платформу. Севка, сама ответственность, идет выяснять расписание и покупать мне билет.

Как назло, еще и поезд будет через восемь минут. Когда надо, не дождешься, а тут — пожалуйста! Не мог раньше уехать, мерзкая таратайка, — у меня было бы тогда еще минут сорок до следующего.

Из окна электрички я долго-долго машу Севке, оставшемуся на платформе. Он сперва бежит возле окна, потом отстает, уменьшается, растворяется... Маленькая фигурка в голубой рубашке.

Ну и влюбилась! Ну и что! И совсем не дура! Да, художник, да, сумасшедший, ну и пусть три бывшие жены. Да хоть десять! Это потому, что он классный мужик. А я — не бывшая. Я настоящая. И мы поженимся и дочку Васей назовем. Дочку... Конечно, что за баба без детей?