– Я тоже рыбачить люблю, приедешь ко мне в Ростов, мы с тобой на лодке по Дону плавать будем и рыбачить…

– И с превеликим удовольствием, – засмеялась я.

– Ну что, помирились с дедом?

– Ну, как сказать… Он меня на свой мотороллер сзади как посадит и по обрывам с грохотом гоняет. И кричит: «Не страшно тебе, Наташка?» А я ухвачусь за него и тоже кричу: «Не страшно, дедуня, шибче гони, шибче!»

– Да… Ну и дед! – почти восторженно сказал Алексей.

– Он про меня, говорят, отцу письмо написал. Что меня неправильно воспитывают.

– Ну и что? Что отец сказал?

– Откуда я знаю, я же с ним не вижусь…

– А хочешь увидеть-то?

– Не знаю…

– Эх, сеструха, хорошая ты моя…

– Да и ты у меня неплохой, – засмеялась я.

Утром Алексей ушёл гулять по Москве. А я стала делать ненавистные мне уроки.

В прихожей зазвонил телефон, и через минуту в комнату вошла мама.

– Ната, – сказала она, плохо скрыв волнение в голосе, – звонит твой папа, он хочет с тобой поговорить…

Это было так неожиданно и так долгожданно, что смысл маминых слов доходил до меня несколько минут. В дверях появилось улыбающееся бабушкино лицо.

– Надо же, это он, глядя на Алёшу, о ней вспомнил, – чему-то радовалась она.

– Ну, что же ты сидишь, Ната?

Я вышла в прихожую, прижала телефонную трубку к уху и от волнения забыла, что нужно что-то сказать или поздороваться. Но, видимо, услышав мое сопение, отец всё понял и заговорил сам.

– Наташа, это я… твой папа, ты меня ещё не забыла?

– Нет, папа.

– Я сейчас приеду к тебе, слышишь, приеду повидаться. Ты не уходи никуда.

– Хорошо, папа.

Он повесил трубку, около меня стояли в ожидании мама и бабушка.

– Ну, что он сказал? – не выдержала бабушка.

– Что сейчас приедет, – ответила я.

– Ну, наконец-то, видимо, правда, из-за Алёши вспомнил, – вздохнула бабушка. Мама молча смотрела куда-то перед собой.

Я ещё не ушла из прихожей, как снова зазвонил телефон. Я взяла трубку.

– Ната, – услышала я голос отца, – это я… знаешь, давай лучше встретимся в Нескучном саду. Знаешь, где это? Приезжай туда…

Я крепко, до боли прижала телефонную трубку к щеке, боль убивает беспомощность перед обидой.

– Нет, папа, я никуда не поеду, ты же пять лет не вспоминал обо мне, не звонил… не приходил… а хочешь, чтобы я…

Я говорила, чувствуя такое напряжение, что перед глазами поплыли белые полоски, как при сильной головной боли.

– Приезжай к нам… если хочешь.

Наступила мучительная пауза.

– Хорошо, я приеду, сейчас приеду.

Чтобы скрыть своё волнение от мамы, я машинально взяла книгу с полки и ушла с ней на кухню. Открыла «Мир приключений» и увидела картинку – лёгкий парусник приближался к берегу с тропическими деревьями.

И тут я вспомнила рисунки моего отца, лёгкие парусники, которыми я любовалась перед сном и брала их в свои сновидения. И, как яркая лента, стали один за другим проноситься в моей памяти забытые эпизоды детства. Вот мы бежим с ним по весёлой майской траве, и он позволяет мне скатиться вниз к речке, и вот вода смыкается над моей головой, и сильные руки поднимают меня наверх, к солнцу. Было ли это со мной, с нами, я не знаю, может быть, это была память моих снов об отце…

В дверь позвонили, я встала, услышала голос брата и вышла к нему.

– Алёша, к нам приедет папа, – сообщила ему бабушка.

Посмотрев на моё взъерошенное лицо, Алексей улыбнулся и снова надел плащ.

– Прекрасно, пусть они побудут вдвоём, а потом и я приду.

– Я хочу быть с тобой, Алёша, – протестовала я, – мы должны быть вместе.

– Мы и будем вместе, я скоро приду, – и Алексей ушёл.

Я заставила себя не подходить к окну, в котором был виден двор и с минуты на минуту мог появиться отец. Но бабушка, не утерпев, села у окна. Прошло несколько минут, и она оповестила, что подъехала чёрная машина и из неё вышел отец.

– А в машине кто-то остался, – продолжала передавать нам сообщения бабушка. Но вот раздался звонок в дверь, и мама пошла открывать. Спохватившись, я взглянула на себя в зеркало и очень себе не понравилась. Чтобы хоть как-то украсить свою жалкую физиономию, лихорадочно завязала на голове розовый бант.

Открылась дверь, и большой черноволосый человек обнял меня. Прижавшись к нему, я ощутила родной папин запах – так пахли оставленные им вещи. Он отвёл руками мою голову и стал вглядываться в лицо.

– Чем это ты сделала? – спросил он, дотронувшись до моих бровей.

– Ничем, сами так растут.

– Сами… – как эхо повторил отец. – А я тебе карандаши принес, вот… цветные… – он протянул мне коробку.

– Спасибо, папа. – Как странно звучит это слово – «папа».

Нет, я не буду ему говорить, что уже два года пишу масляными красками из его этюдника, оставленного на даче. Что я училась по его работам, копируя каждую картину по несколько раз.

Вошла мама и, глядя на мой розовый бант, улыбнулась.

– Ната, может быть, ты что-нибудь сыграешь? – предложила она.

– Да, что-нибудь, – живо откликнулся отец.

Я послушно пошла к инструменту и стала играть Бетховена «К Элизе». Мне очень не хотелось сидеть к нему спиной. Руки совершенно не слушались и были холодны, как льдинки, и все-таки я играла с удовольствием, с тем редким чувством, когда не существует нот, отдельных звуков, музыкальная тема словно стекает с рук и глубоко трогает чувства.

Отзвучал последний аккорд, и я обернулась к отцу. Рука его спешно отёрла влажные глаза.

– Если бы ты была чуть постарше, я мог бы тебя снять в роли пятнадцатилетней Наташи Ростовой. У тебя её глаза, нужно попробовать тебя, – неожиданно сказал отец, по-доброму заглядывая мне в лицо. – Да, да, я скоро умру, и тогда всё простится, и вам всем будет легче… – стал он говорить, глядя в пол…

– Ну что за ерунда, Сергей, – не выдержала мама.

– Ну не буду, не буду, – как-то совсем слабо сказал отец.

– Наверное, скоро придёт Алёша, – предположила я, чтобы переменить тему.

– Да? – удивился отец. – А что, ты с ним видишься? – и от хандры его не осталось ни следа.

– Ну конечно, он же здесь живёт, – сказала мама.

– Вот как. Здесь? Я не знал… – на лице отца появилась жесткая складка у губ. – Испорченный парень, хулиган какой-то, без разрешения включает проигрыватель, кривляется, совершенно невоспитан…