Я призналась Петрицкому, что когда я смотрю эти кадры, снятые великолепным оператором, всё-таки я в первую очередь на переднем плане вижу Пьера Безухова в исполнении моего отца. И всегда поражаюсь – как мог он ещё и сниматься в главной роли? Это загадка для меня и по сей день. Петрицкий также, даже на площадке, не мог ощутить весь драматизм положения актёра и одновременно режиссёра таких небывалых по тяжести съёмок.

«Мне же было очень нелегко из-за того, что режиссёр снимался сам, играл одну из центральных ролей. Иногда он обращался с вопросом: мол, как я сыграл? Это сейчас я понимаю, что Бондарчук – настоящий Пьер, и верю его Пьеру абсолютно, особенно в финале фильма. Но тогда-то разве мне было до тонкостей актёрского исполнения? Ведь чем сложнее сцена у актёра, тем больше она требует операторского внимания и операторских эмоций. Надо же чувствовать движение, когда оно начнётся, каким оно будет, это трудноуловимое движение актёра, тем более такого грандиозного, как наш режиссёр-постановщик. Масштабные массовые сцены были им разработаны во всех деталях заранее, на съёмке никаких вопросов и никаких споров не возникало – всё было продумано замечательно. Бородино мы сняли за полтора месяца. Это очень быстро!»

В массовых сценах у отца снималось так много людей, что они до сих пор, уже мне, его дочери, шлют фотографии тех самых памятных для них дней участия в фильме «Война и мир».

«Войска нам выдали всего на две, максимум три недели: именно за это время планировалось завершить съёмки главной батальной сцены фильма, – вспоминал Николай Александрович Иванов. – Получилось же, что засели мы там на три месяца. Тогда кто-то из остряков даже песню сочинил: “Дорогобуж, Дорогобуж, дожили до осенних стуж…” Естественно, о том, что вместо советских гимнастёрок им выдадут французские или русские мундиры, никто из командированных к месту съёмок солдат до поры до времени не знал. Только на “поле боя” срочникам объяснили, в чём на ближайшие недели будет заключаться их служба. Каждое утро занятым в батальных сценах солдатам преподавали “курс молодого бойца” французской или русской армии: учили всему, начиная от облачения в форму того времени и заканчивая строевым шагом. Постепенно солдаты вживались в роли. Некоторые из них отправляли домой письма примерно такого содержания: “Сегодня был жаркий бой у Шевардинского редута…” “Как же так, войны не объявляли, а ты где-то сражаешься?” – удивлялись в ответ родные. Обращаясь к Борису Захаве, который гениально сыграл Кутузова, солдаты иногда шутили: “Товарищ Кутузов, ночью холодать стало, нельзя ли одеяльцев подбросить?”»

Отец вспоминал: «Двадцать тысяч статистов на протяжении двух месяцев вживались в образ. Каждое утро солдаты, переодетые в форму тех времён, строились и шли в атаку. До деталей имитируя сигналы построения, все приёмы ведения боя наших предков. Нужно было организовать всю эту гигантскую массу людей. Причём стараться избежать жертв. Без них редко обходятся большие батальные сцены, где замешана конница. У нас, к счастью, обошлось…»

Директор фильма Николай Иванов вспоминает: «Поле боя было разделено на сектора. По рации в каждый из них передавались распоряжения с центрального пункта. Впрочем, для передачи сигнала на дальние расстояния эта техника не была приспособлена. Тогда-то я и вспомнил, что на фронте – а я воевал с первых дней войны – использовались звуковещательные машины. Они могли передавать сигнал в радиусе сорока километров. Одна такая машина была и в нашем распоряжении. Снимали отступление русских войск от Шёнграбена. В тот день поглядеть на зрелище собрались несколько тысяч зевак. Съёмочная группа разместилась прямо у кромки глубокого карьера, а в долине расположилось войско. Сергей Фёдорович посмотрел в камеру и говорит: “Хорошо бы конницу Романенкова на пять метров вправо подвинуть”. Генерал-лейтенант по кавалерии командует: “Романенков, слушай мою команду: вправо на пять шагов!” На четвёртом передвижении машина перегрелась и отказалась работать. Что делать? Решено было послать вестового. Он доехал до кавалерии, отдал указания и спокойно отправился в обратный путь. Бондарчук начинает нервничать, глядя на неторопливое приближение вестового, нервничает и генерал, поругивается себе тихонько. И здесь неожиданно звуковещательная машина оживает. По полю разносится: “Ну что ты плетёшься, как беременная вошь…” Секундное молчание – и со всех сторон разносится гомерический хохот. Солдаты, зрители, генералы, Сергей Фёдорович – все покатываются со смеху. На работу настроиться в тот день так и не удалось».

Осенью 1962 года мир оказался на грани ядерной войны. Возник Карибский кризис. Накануне субботы 27 октября 1962 года, которую политологи и журналисты назовут позднее «чёрной», президент Джон Кеннеди распорядился отправить семьи всех ответственных сотрудников Белого дома в отдалённые районы страны. Счёт жизни пошёл на минуты. Уберечь мир от катастрофы мог только компромисс. В результате напряжённых переговоров по дипломатическим каналам выход был найден. Министр обороны США Р. Макнамара после получения известия о преодолении кризиса признался в присутствии президента и других членов администрации: «Сегодня утром я думал: суждено ли мне увидеть рассвет следующего дня?» Кризис миновал, но его последствия ещё долго напоминали о себе.

Из дневника Сергея Фёдоровича Бондарчука:

Мукачево. Декабрь 1962

Вот уже несколько дней сидим без дела. Солнце появляется редко. Прогноз на декабрь и январь плохой. Дирекция не подготовилась к съёмкам. Сегодня приехали актёры для того только, чтобы сказать, что они уезжают. Голованов хандрит… Операторы с удовольствием отдыхают. В группе полное отсутствие желания трудиться. Работают потому, что нужно работать. Кажется, что никому нет дела до «Войны и мира». «Мосфильм» совершенно не приспособлен снимать такие масштабные картины. Люди опустошены. Ничего нет святого. Разуверились. Устали. Мир на грани катастрофы. Кому нужно искусство? Кино? Праздным людям, и то для забавы. И скучно и грустно… Ах, как скучно! Разъединённые люди мечтают только о собственном благополучии, живут своим маленьким мирком личных интересов. Всеуничтожающая ядерная война висит над головами людей. С трудом заставляю себя работать, думать. Для кого и для чего? Всё пусто, все обман…

Можно только представить, в каком состоянии отчаяния находился отец. Однако надо было жить, надо было работать. Уже на обороте листа, видимо, недели полторы-две спустя, рукой Сергея Фёдоровича энергично вписано: «6 января 1963 года. Мукачево. “Атака Багратиона”»…

Если Сергей Фёдорович и казался кому-то диктатором, то его диктатура была осознанной необходимостью. Он не замечал ни ироничного к себе отношения, ни колкостей в свой адрес, ни прозрачных намёков администрации. Как старатель на прииске промывает тонны золотоносного песка, выуживая крупицы драгоценного металла, так постановщик отбирал из коллектива сотен сотрудников и актёров тех, кто, по его мнению, был единомышленником и мог оказать ему помощь в осуществлении толстовской эпопеи на экране. Постепенно складывалась группа одержимых, фанатично преданных работе людей, потом, на съёмках, не щадивших ни сил, ни здоровья, ни тем более своего времени для того, чтобы картина зажила на экране, а бессмертные образы Толстого обрели свою новую, кинематографическую жизнь.