Они опаздывают на вечеринку к Антону уже почти на два часа.

Сначала Анна, дочь соседей, довольно раздражительная девица, которая должна была остаться с ребенком, без объяснений явилась на полчаса позже оговоренного времени. Затем Джим, будучи уже изрядно навеселе (он налил себе и Еве по порции джина с тоником, пока они собирались, и еще два коктейля выпил в ожидании Анны), внезапно заявил, что ему не нравится наряд жены.

— Ты похожа на младенца-переростка в ползунках, — сказал он, и уязвленная Ева принялась рассматривать себя в обтягивающем комбинезоне. На днях в магазине тот показался ей таким элегантным, особенно в сочетании с новыми босоножками на веревочной танкетке. Неужели Джим не понимал собственной жестокости? Он произносил эти слова с улыбкой и удивился, даже обиделся, когда Ева решительно отправилась наверх переодеваться.

— Ты что, шуток не понимаешь?

Наверху она отыскала длинное платье, в котором недавно ходила на барбекю с бывшими одноклассниками, — в тот раз у Джима не возникло претензий к ее внешнему виду. Снимая одежду, Ева обнаружила, что тихонько плачет.

— Не обращай внимания, — сказала она собственному отражению в зеркале, поправляя макияж в ванной. И все-таки ее ранила эта жесткость, появившаяся в Джиме; место комплиментов, которые доставались ей раньше (сколько раз в начале их отношений он называл ее красавицей!) теперь заняли едкие замечания. Особенно часто такое случалось, когда он выпивал.

И вряд ли Джим делал это неосознанно: несколько недель назад Ева попыталась вызвать мужа на разговор, чтобы понять, чем так его раздражает. Он посмотрел удивленно — конечно, момент был выбран неудачный: они вернулись с вечеринки в редакции «Ежедневного курьера» и оба были не вполне трезвы.

Он сказал:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду. Это я тебя должен раздражать. Твой муж — несостоявшийся художник. Нечем особо гордиться, верно?

В ванную неуверенным шагом входит маленькая Дженнифер.

— Мама идет на вечеринку, — лепечет она. За ней следует Анна с обиженным выражением лица. Ева целует дочь, спускается на первый этаж и говорит, что лучше бы им отправляться прямо сейчас, иначе можно будет уже никуда не ходить.

— Ты переоделась, — произносит Джим неприязненно. — Я не просил этого.

Ева делает глубокий вдох.

— Давай просто пойдем.

Такси привозит их к дому Антона. Продолговатое георгианское здание стоит на одной из тенистых площадей Кенсингтона. Антон со своей женой Теа — яркой худощавой блондинкой, юристом из Норвегии — купили его сразу после свадьбы, устроенной в Осло. Теа немедленно принялась сверлить стены, отдирать старый линолеум и ликвидировать все обнаруженные ею недостатки — и вскоре дом стал выглядеть современно, богато и неброско — как сама Теа, думает Ева.

Она обнаруживает золовку в саду, где с деревьев свешиваются разноцветные лампочки, а складной столик уставлен остатками пиршества: тут холодное мясо, сыр, селедка под укропным соусом, картофельный салат и цыпленок по-королевски, а также огромный торт «захер», испеченный Мириам.

— Мы пропустили еду? — спрашивает Ева, целуя Теа в обе щеки. — Прости за опоздание.

Та машет рукой с красивым маникюром:

— Не переживай, ради бога. Мы только начали.

Антона Ева находит на кухне, разливающим ромовый пунш из глубокой металлической кастрюли.

— Meine Schwester![12]Попробуй пунш. Твой муж тебя опередил.

Он кивает в сторону холла — там Джим о чем-то оживленно беседует с Джеральдом — где же в таком случае Пенелопа?

Ева берет наполненный стакан и целует брата.

— С днем рождения. И как себя ощущаешь теперь, когда тебе тридцать?

Он пожимает плечами и протягивает порцию пунша очередному гостю. Ева смотрит на Антона — глаза той же формы и цвета, что и у нее самой, густые брови (как у Якоба), жесткие, непокорные волосы — и видит перед собой мальчишку на два года младше ее, которому всегда нужно было заполучить то, что принадлежит сестре. Однажды, в три года, Антон выпросил у Евы ее любимую куклу и весь день не расставался с ней, повторяя: «Мое, мое», пока не вмешалась Мириам. Когда ему сейчас об этом напоминают, Антон смеется.

— Не знаю, сестренка. В принципе, все то же самое. А как это выглядит со стороны?

Ева не успевает ответить — появляются новые гости, друзья Антона по работе, громогласные, с раскрасневшимися от выпивки лицами. Мир, в котором живет брат, — царство регат, прав на швартовку и блестящих корпусов новеньких яхт — далек от Евы так же, как и Антону незнакома ее жизнь. Вежливо улыбаясь мужчинам и здороваясь с ними, она отходит, повторяя про себя вопрос, заданный братом: «А как это выглядит со стороны?»

Ей тридцать два; замужем за любимым человеком; родила дочь; зарабатывает на жизнь журналистикой. Ее роман написан наполовину, и она надеется — верит, — что он хорош. Все чаще Еву зовут на телевизионные ток-шоу, где обсуждается все — от ядерного разоружения до прав работающих матерей.

Регулярное появление на экране сделало Еву известной — она уже привыкла, что посторонние люди узнают ее, смотрят ей вслед, пытаясь вспомнить, где могли видеть. Впервые это произошло в парке — Дженнифер каталась там на трехколесном велосипеде, — и Еву несколько вывела из себя непрошеная слава. Она и сейчас считает такую популярность лишней; но в глубине души известность доставляет ей удовольствие.

А что же другие, более важные вещи, например, тот фундамент, на котором держится все остальное, — брак? Здесь дела обстоят куда хуже: Джим несчастлив, Еву это приводит в отчаяние, но контакт с собственным мужем утрачен. Она пыталась — конечно, пыталась — восстановить его, однако Джим сопротивляется любым попыткам. В прошлое воскресенье, например, вернувшись вместе с дочкой с обеда у Пенелопы, она застала его в мастерской, задремавшим в кресле; пустая бутылка из-под виски стояла на полу.

— Папа спит, — сказала Дженнифер. Ева подхватила малышку на руки, отнесла в дом и усадила играть в гостиной — так она могла за ней наблюдать через стеклянные двери. Вернулась и растолкала Джима. Очнувшись, он посмотрел на нее с тоской и безысходностью. Ева вдруг испугалась:

— Что происходит, дорогой? Я могу тебе чем-то помочь?

Джим вновь закрыл глаза:

— Нет. Ничем.

Она придвинулась ближе, положила руку на затылок, погладила по вьющимся волосам.

— Любимый. Не надо так. За что ты себя наказываешь? У тебя есть работа и время, чтобы рисовать, у нас есть Дженнифер, и у нас есть мы. Разве этого не достаточно?

— Тебе легко говорить, Ева.

Джим отвечал мягко, без ожесточения, и тем не менее каждое слово врезалось в Евину память.