– Когда ж мы до этой сраной реки дойдем? – свирепо прорычал Одда через плечо – они ждали, пока с тропы убирали поваленное дерево.

– С меня рекой льет, можно целый корабль пустить, – и Бранд помотал головой – с мокрых волос полетели во все стороны крупные капли пота.

– Щас Сафрит воды даст, так я вам тоже цельную реку напружу, – заметил за спиной Доздувой. – Фрор, расскажи, как шрам получил, а?

– Брился, вот и обрезался! – отозвался с другой стороны корабля ванстерец, затем подождал немного и добавил: – Никогда не брейтесь топором, ребята!

Колючка шагала сзади – им пятерым поручили тащить мачту. Бранд чувствовал ее острый взгляд между лопаток – наверное, до сих пор злится за то, что он про ее матушку сказал… Ну что ж, она не виновата. Это ж не она уплыла прочь и бросила Рин одну-одинешеньку… Видно, всякий раз, когда ему, Бранду, шлея под хвост попадала, дело было в нем – на себя он злился, вот что. Надо бы извиниться перед ней. Но слова что-то не шли. Не умел он разговаривать, вот что. Днями мог сидеть, придумывать, что и как скажет, а как рот раскрывал – ерунда какая-то изнутри лезла.

Он вздохнул:

– Эх, язык мой – враг мой… Лучше мне рот вообще не раскрывать…

– Эт точно, – услышал он Колючкин голос из-за спины и уже хотел было развернуться, чтобы достойно ответить – и потом огрести за этот ответ, это уж как пить дать, как…

…веревка натянулась и дернулась, и протащила его прямо в кучу прошлогодней листвы, он закачался и едва удержался на ногах…

– Держи! – заорал Доздувой и резко потянул свой канат.

И тут лопнул узел – с резким, как хлыстом стегнули, звуком, и Доздувой с отчаянным воплем опрокинулся на спину.

Одда выдохнул: «Боги!», тут же упал вниз лицом, сшиб идущего следом, тот выпустил свой канат, веревка захлопала, извиваясь, словно змеюка.

С хлопаньем крыльев взлетела птица, «Южный ветер» клюнул носом, кто-то с другой стороны заорал, когда веревка резанула его по плечам, развернула, раскрутила – и сбил с ног Фрора, а от неожиданного рывка все повалились наземь, как кегли.

И тут Бранд увидел – Колл. Парень лежал под килем со своим ведром и в ужасе смотрел, как вздрогнул и наклонился над ним нос корабля. И пытался на спине выползти из-под скрипящего, ползущего на него корпуса.

Времени думать и прикидывать не осталось. Может, это было благое дело. Отец Бранда всегда говорил, что думать – это не по его части.

Он, рассыпая палые листья, сиганул с тропы и быстро обвязал канатом здоровенное дерево, крепко вцепившееся бугристыми корнями в склон.

Вокруг орали, натужно скрипели доски, что-то щелкало и ломалось, но Бранду было не до этого – он упер один сапог в дерево. Другой. И со стоном вытянул – ноги, потом спину, изо всех сил натягивая обмотавшую плечи веревку, вытягиваясь в струнку, прямо как торчащая из ствола ветка.

Ох, если б он тоже был из дерева… Натянутый до предела канат звенел, как струна арфы, глаза лезли из орбит, веревка скребла по коре дерева, обдирала ладони, резала мышцы. Он стиснул зубы и прикрыл глаза. И крепче вцепился обмотанными тряпкой руками в канат. Держать. Держать и не отпускать, мертвой хваткой, как Смерть держит умирающих.

Непосильная ноша. Слишком тяжело. Но раз уж взвалил ее на себя, какой прок жаловаться?

В ушах зазвенело сильней – «Южный ветер» сползал, сползал, и держать стало еще тяжелее, и он тихо, протяжно застонал, но не сдавался: если уступить и ослабить колени, спину, руки, его согнет пополам.

Тут он открыл глаза – на мгновение. Сквозь листву сеялся солнечный свет. Кровь на дрожащих от напряжения запястьях. Дымится обмотанная вкруг ствола веревка. Где-то далеко звучат голоса, гуляет эхо. Он зашипел – веревка дернулась и зазвенела, немного съехала – впиваясь в тело, как пила.

Держаться. Не отпускать. Он не подведет команду. Кости затрещали, канат врезался в плечи, руки, запястья, он же ж на части его порвет, дыхание с сипением вырывалось из груди, он фыркал, как ломовая лошадь с натуги…

Держаться. Не отпускать. Он не подведет свою семью. Все тело дрожало, мышцы полыхали огнем боли.

Мир исчез – есть только он и этот канат. Только усилие и боль и тьма.

И тут он услышал тихий голос Рин над ухом:

– Отпусти.

Он помотал головой, вытягиваясь до предела, поскуливая…

– Бранд, отпускай!

По дереву гулко ударил топор – и он упал и падал, падал, а мир вокруг крутился и крутился. Его подхватили сильные руки, опустили на землю. Сил не было, ноги-руки болтались, как тряпочные.

Над ним стояла Колючка, а за ее спиной сияла Матерь Солнце, золотя щетинку со стриженой стороны ее головы.

– А где Рин? – прошептал он.

Вместо шепота вышло сипение.

– Отпускай.

– Ох.

Оказывается, он так и не разжал кулаки. Понадобилось серьезное усилие, чтобы разжать дрожащие пальцы, и Колючка тут же принялась разматывать канат – тот был влажным от крови.

Она вздрогнула и резко крикнула:

– Отец Ярви!

– Прости, – просипел он.

– Что?

– Я… не надо было мне так говорить… о твоей матушке…

– Заткнись, Бранд.

Тут она замолчала, а вдали вдруг заговорили, а птица высоко на ветке пронзительно засвиристела.

– А самое главное, мне кажется, что это все правда.

– В смысле?

– Не злись, пожалуйста. Это больше не повторится.

Вокруг собирались люди, над ним нависали размытые тени.

– Вы такое когда-нить видели?

– Да он его один держал, один!

– Про такое токо в песнях поют, вот же ж…

– Ага, уже стихи сочиняю, – донесся голос Одды.

– Ты спас мне жизнь, – тихо сказал Колл, и глаза у него были как плошки, и вся щека в смоле.

Сафрит поднесла к губам Бранда мех с водой:

– Его б корабль раздавил…

– И сам бы разбился, – сказал Ральф. – И плакала б тогда наша помощь Гетланду…

– Нам бы самим тогда помощь понадобилась, эт точно…

Даже глотать получалось с трудом:

– Я… каждый б то ж самое сделал…

– Смотрю на тебя и вспоминаю старого друга, – сказал отец Ярви. – Сильная рука. И большое сердце.

– Один взмах – один удар, – проговорил Ральф, почему-то сдавленным, тихим голосом.

Бранд поглядел на то, чем занимался служитель, и его замутило. Канат стер кожу на руках до крови – алые змеи вокруг белых ветвей обвились, ни дать ни взять.

– Болит?

– Так, щиплет…