Каждая историческая эпоха оставляла в Дамаске свой след. Римские ворота, сложенные из полированного красного песчаника, и окованные прочным железом; древние стены около 5 м толщиной и более 6 м высотой, возведенные на более древнем фундаменте циклопической кладки; квадратные башни-бастионы, откуда лучники Средневековья вели перекрестный огонь, отбив множество приступов. Via Recta, «улица, что называлась Прямой», все еще идет от восточных ворот, как она шла во времена, когда апостол Павел все еще был Савлом из Тарса; и на стене арабской мечети паломник у могилы Саладина все еще может прочитать надпись над дверной перемычкой более старой церкви, которую тринадцать веков господства мусульман не смогли изгладить: «Царство Твое – царство всех веков, и владычество Твое во все роды» (Псалтирь, 144: 13).

Город в эпоху Саладина, должно быть, являл пеструю смесь народов и верований. Люди сновали по базарам и обитали в покрытых причудливой резьбой и ярко раскрашенных покоях, которые выходили во внутренний затененный двор их жилища. Город был поделен на несколько кварталов, окруженных стенами, тяжелые ворота которых запирались на ночь. Каждый квартал был населен людьми одного клана. Тогда чистые воды «Золотого потока» текли через сеть тщательно распланированных каналов и подводились к каждой улице и даже к самым бедным домам. Но вторжения и пожары, вандализм монголо-татар и равнодушие турок-османов заставили поблекнуть великолепие мечетей и дворцов. Даже мечеть Омейядов, где великие халифы VII в. проповедовали перед правоверными, где Муавия показал трепетавшему от ужаса собранию кровавую рубашку убитого Отмана и бросил на кафедру отсеченные пальцы Наиля, где Саладин молился Аллаху, была уничтожена пожаром. Ее мозаики были образцом высочайшего искусства мастеров из Персии, Индии и Византии, семь лет доходы, собираемые в Сирии, шли на ее строительство; к тому же потребовалось также 18 судов для перевозки золота и серебра с Кипра, пошедших на ее украшение.

Испанский араб Ибн Джубайр, посетивший Дамаск в 1184 г., когда там пребывал Саладин, оставил нам подробнейшее описание всех чудес этой замечательной мечети. Среди них были и такие, о которых просто невозможно не упомянуть. Так, ее украшали часы. Каждый час в них отбивали бронзовые соколы; и когда он истекал, захлопывалась медная дверь; а ночью время отмечали красные светильники, работавшие при помощи водного механизма. Историк пишет о двадцати училищах, двух больницах и множестве монастырей. Он свидетельствует: «В Дамаске есть крепость, где живет султан. Она стоит особняком в новом квартале города, и в ней расположена мечеть султана. Близ крепости, за городом, несколько западнее – две площади, которые разворачиваются словно рулон шелковой парчи; они зелены и прекрасны. Река течет между ними, и вдоль ее русла растут рощи тополей. Султан имеет привычку играть среди деревьев в мяч и участвовать в скачках. Нет ничего приятнее, как наблюдать за этими занятиями. Каждый вечер сыновья султана разминаются там: стреляют из лука, объезжают лошадей и играют в поло».

Ибн Джубайр лишь мельком описывает великого султана, да и то лишь во время его досуга. Но и биографы Саладина столь же скупы в его жизнеописании. Мы читаем о вечерах, во время которых обсуждались вопросы литературы и читались вслух поэтические произведения, о близких отношениях, связывавших Саладина и поэта-воина Усаму, о частых шахматных турнирах, страстным поклонником которых был султан. Но эхо этих голосов едва слышится. Для того чтобы получить представление о жизни мусульманского правителя и его занятиях в эпоху крестовых походов, нам следует обратиться к свидетельству историка мамлюкских султанов и посмотреть, как управлял в XIII в. своим государством Бейбарс, султан Сирии и Египта. Он был мамлюком у потомков Саладина[8], и он устроил быт своего двора по примеру своего великого предшественника.

Положение султана в те дни не было синекурой; он был таким же тружеником, как и его самый последний подданный. Он восседал во Дворце справедливости два дня в неделю и выслушивал жалобы своих сограждан и вершил суд. Ему приходилось вести обширную переписку, и, хотя Саладин полагался на неутомимых канцлеров и секретарей в лице кади аль-Фадиля, Имад ад-Дина и позднее Баха ад-Дина, он должен был также иметь обширный корпус чиновников для выполнения различных поручений.

В правление Бейбарса существовала «прекрасно организованная система почтовых станций, связывавшая каждую область его обширных владений со столицей. Смена лошадей была в готовности на каждой станции, и дважды в неделю султан получал донесения со всех краев его державы. Помимо обычной почты, была организована голубиная почта, не имевшая нареканий. Голуби содержались в особых вольерах на каждой станции, и птицы были приучены садиться на первой же остановке, где письмо крепилось к другому голубю, и он летел дальше».

К счастью, нам известны имена главных секретарей Саладина, которые вели его обширную корреспонденцию. Просвещенный судья кади аль-Фадиль в имперской администрации Саладина играл такую же роль, как и аль-Джавад, состоя при воинственном Занги. Аль-Фадиль не был турком или персом, подобно многим государственным деятелям того времени, но чистокровным арабом, уроженцем Аскалона, из семьи судей. Его соработник в Совете, Алу, превозносит его изысканный стиль, что считалось тогда необходимым для государственного секретаря, в характерной для него восторженной манере. «Мастер пера и литератор, обладающий красноречием и стилем, блестящий ум и мудрый человек. Его искусство декламации столь же ново, как и восхитительно… Он был подобен закону Мухаммеда, который отменяет все прочие законы и становится основой всего знания. Его мысли были оригинальны, а идеи новы…» Кади, обладая писательским талантом, был одновременно исполнительным государственным чиновником, и Саладин часто оставлял его во главе правительства, а сам отправлялся в походы в Сирию. Египет стал его второй родиной. Именно там Саладин встретил аль-Фадиля в придворной канцелярии. И он никогда не чувствовал себя хорошо в разлуке с его любимым Нилом. «Передайте от меня послание Нилу!» – восклицает он в одной из своих поэм, написанных во время похода в Месопотамию, добавляя: «Скажите ему, что Евфрат никогда не утолит мою жажду».

Другим ученым мужем, советом которого, как говорили, никогда не пренебрегал Саладин, был арабский юрист аль-Хаккари. Он относился к султану с некоей бесцеремонной фамильярностью, которую никто иной не мог позволить себе. Почти на каждом совете у Саладина можно было видеть малозаметную фигуру юриста в тюрбане в одеянии воина. Однако правой рукой султана в Сирии, точно так же, как и в Египте, был кади аль-Фадиль, был государственный секретарь Имад ад-Дин из Исфахана, по прозвищу Алу (Орел). Это был поэт и мастер стиля, ученый-законник, знаток тайн астрологии и замечательный полемист, принимавший участие в богословских диспутах. Он не только был преподавателем училища в Дамаске, которому он дал свое имя Имадия, но и стал председателем Государственного совета и канцлером сирийского султаната. Его великолепное умение вести дипломатическую переписку на персидском и арабском языках в напыщенном и высокопарном стиле, чем так восхищались на Востоке, в дополнение к его образованности и мудрости делали его незаменимым помощником султана, который ему всецело доверял.