– Из-за твоего дара. Ты сам не понимаешь, сколько тебе дано!

– Блин, да тебе-то какое дело? – Я снова взялся за тачку. – Ты это… Езжай, короче, в свой Париж, или куда там. Мне работать надо.

На это она вдруг обиделась. Я лица не видел ее, потому что уже опять со строительным мусором возился, но голос у меня за спиной по-хорошему так зазвенел. Как хрусталь, который вот-вот разобьется.

– Другие, может, удавиться готовы за твой талант! А ты выкаблучиваешься.

Такое вот слово сказала – «выкаблучиваешься». Даже насмешила слегонца.

– Пусть давятся, – ответил я и толкнул тачку.

Тяжело пошла. Перегрузил малость.

Вечером никак не мог уснуть от жары. Хотя, наверное, не только от жары. На ум лезло всякое. Поднялся с кровати и открыл окно. Жаль, в башке такого окошка нет – приоткрыл бы, проветрил, и спать.

Через пару минут стало прохладней, но с улицы набились комары. Прилезли, твари, с ноющими такими минусами. Как будто у меня в голове своих не хватало. Я опять подошел к окну, чтобы теперь закрыть. Внизу стоял Шнырик. Задрав башку, он смотрел прямо на меня, словно знал, что я сейчас появлюсь. Хотя, конечно, знал. Окно, скорее всего, только у меня одного, придурка неместного, было открыто.

Шнырик начал махать рукой. Слов не производил.

У нас во дворе так махали, когда хотели втихую от жен прибухнуть слегка. Или не слегка – смотря как пойдет.

– Сам поднимайся, – негромко сказал я.

Он сделал руками крест, и я вспомнил, что после отбоя в чужие кельи по монастырскому уставу заходить нельзя. В каких-то пунктах Шнырик все-таки чтил устав.

– Чего тебе? – спросил я его, усаживаясь на скамейку.

– Тема одна есть, – зашептал он.

– Ты опять за свое?

– В натуре тебе говорю. Тема железная. Мойку давай откроем.

– Какую еще мойку? Ты совсем с дуба рухнул?

Шнырик заторопился:

– Машины мыть будем. Паломники богатые приезжают. Видал, на какой тачке недавно мужик подъехал?

Бабла нарубим.

Я встал со скамеечки.

– Да погоди ты, – суетился он. – Поговори с отцом Михаилом. А то меня он не слушает. Ты у него в уважении. Причем неизвестно за какие заслуги. А я тебя в долю возьму. По-братски.

– Ты знаешь, чего… – начал я, но тут подошел сибиряк.

Видимо, со сном тут не у меня одного были проблемы.

– Иди, Шнырик, с Богом, – просто сказал он, и тот его как-то сразу послушался.

Даже не возмущался. Растаял в темноте аки бестелесный дух.

– Вот верхонки тебе принес, – сибиряк протянул мне огромные рукавицы из брезента. – Руки, поди, уже совсем сбил.

Я посмотрел на свои ладони. Ободрался за эти дни в самом деле порядком.

– Спасибо.

Мы молча посидели, прислушиваясь к звону комариных минусов. Рэпчик они выдавали знатный.

– Валера сегодня приходил, – вздохнул сибиряк.

– Валера? Это кто?

– Наркоман бывший. До меня еще здесь трудничал.

– Наркоманов бывших не бывает.

– Не знаю я, как там у вас положено, – помотал головой сибиряк. – Только Валера больше десяти лет не употребляет.

– Без разницы, – сказал я. – Он все равно каждый день хочет. От этого не уйдешь… А чего приходил-то?

Сибиряк помолчал, нащупывая ответ, потом едва заметно кивнул:

– Опору ищет. Испытывает его Господь.

– Срыва боится?

– Про это мне неизвестно. Дом у него сгорел. Два года строился, а тут в одну ночь все пропало… Позавчера, я так понял.

Он замолчал, и с полминуты мы просто сидели в темноте. Окна в гостиничном корпусе давно погасли. Я думал об этом незнакомом Валере, о маме и, странно, о том, что ночи тут на севере тоже бывают красивые.

– Вот все правильно делает человек, а у него все равно валится, – подал голос сибиряк. – В Москву свою решил не возвращаться, от соблазна подальше. Женился, две девочки родились. Трудится. Пасеку монастырскую поднял. Сбитень теперь вот наладил. Даже в Ленобласти продают. А тут бах – все сгорело.

– Может, он не то чего-нибудь делает?

– Да нет, все то. Просто жизнь такая. Рай себе горбом не заработаешь.

– А как же тогда?

– Никак. Валера и сам все понимает. Посидел, покурил, потом говорит: «Ладно, мы от жизни не бегаем – мы ее живем». И дальше работать уехал.

– А жить где теперь будет? Дом-то сгорел.

– Сказал, что новый построит.

Мы посидели молча еще минут пять. Думали каждый про свое. Потом сибиряк поднялся и сообщил о своей части нашего общего молчания.

– Несчастье ведь как болезнь. В нем тоже не одна только горечь.

– В смысле?

– Болезнь человеку дается, чтобы он стал лучше. Шанс это, понимаешь?.. Если по результату не умер, конечно. Так и несчастье. Меняет оно нас. Кого в лучшую сторону, кого в худшую – это уж нам выбирать, но шанс на перемену дается огромный. Потому что иначе костенеет человек, твердый становится, неподъемный. А тут вроде как все сбросил – нужное, ненужное, потом поймешь. Причем не только болящему этот шанс посылается. Люди же вокруг нас. Близкие, далекие – всем так или иначе меняться надо. Раздражение там на больного, усталость, злость даже – все это сильно меняет. Либо справишься с этим, либо нет… Вот у тебя, например, семья есть?

– Есть.

– Много народу?

– Хватает.

– Думаешь, небось, что им жизнь испоганил. Спать не можешь от этого. На лавочке вон по ночам сидишь.

Я молчал.

– А зря, – качнул головой сибиряк. – Твоя беда – это и для них испытание. Они должны его сами пройти. И тебя это не касается. Так что виной себя не трави. Стыд – хорошее дело, но ты свой труд и свое послушание исполняй. А у родных не отнимай шанса.

– Какого шанса?

– Лучше стать. Или ты один хочешь?

– Я один во всем виноват.

– А жирно тебе не будет?

* * *

Весна 1997, Ростов-на-Дону

Психотерапевтическая беседа № 2

Умный доктор Наташа на этот раз писать ничего не стала. Положила передо мной на стол несколько фотографий.

– Помнишь, когда это снято?

Я, конечно, подофигел, но держаться старался ровно.

– У вас откуда они?

– Мама твоя принесла. Помнишь или нет?

На фотках был я в мелком возрасте, были Николаевна, брат, мама, отец. С Тагиром ни одного снимка я не увидел.

– Вы толпу под окнами можете разогнать? – спросил ее вместо ответа. – И так спать не могу, а тут еще эти орут.

– Я думала – тебе приятно. Они же твои поклонники.

– Мне неприятно.

Она внимательно на меня посмотрела. Психиатры знают, как надо смотреть.

– Ты связываешь свою проблему с успехом? Решил от него отказаться?

– Ничего я не связываю. Скажите санитарам, чтоб их уняли. Спать не дают.

Она кивнула:

– Хорошо, обсудим