В таком случае почему он так отвратительно себя чувствует, когда смотрит на нее и представляет, как снимает с нее слишком большую рубашку и расстегивает ремень джинсов? И почему он еще этого не делает? Почему, черт подери, он находится в гостевой комнате, а не в соседней, в постели вместе с ней? Словно не было в прошлом бесконечных ночей, которые вызывали у него стыд, а порой наполняли грустью.

Потому что, похоже, ее реальность опиралась на те же иллюзии. Для него она была младшей сестрой или племянницей, а он для нее, ну, скажем, старшим братом или дядей. Конечно, любимым дядей, поскольку он знал, что нравится ей. И это только ухудшало ситуацию. Привязанность к любимому дяде — особенный тип привязанности. Любимые дядюшки нужны для особых вещей, например чтобы вместе ходить по магазинам или баловать своих обожаемых племянниц. Они не предназначены для того, чтобы к ним приставать. Такое поведение станет для дорогих племянниц чем-то вроде грома среди ясного неба или страшного предательства. Ужасного, непрошеного, попахивающего инцестом и психологически разрушительного.

Она за стеной. Но он ничего не мог изменить. Ничего. Это никогда не произойдет. Ричер знал, что мысли о ней сведут его с ума, и потому заставил себя их прогнать и думать о другом. О вещах, которые были реальностью, а не иллюзиями. О двух головорезах, пусть он и не знает, кто они такие. У них уже наверняка есть ее адрес. Существует миллион способов выяснить, где живет тот или иной человек, и сейчас они, вполне возможно, прячутся где-то поблизости. Он мысленно пробежался по всему зданию. Дверь в вестибюль — заперта. Дверь, ведущая из гаража, — заперта. Дверь в квартиру заперта на замок и щеколду. Все окна закрыты, шторы задвинуты. Так что сегодня они в полной безопасности. А вот завтрашнее утро будет опасным. Вероятно, очень опасным. Засыпая, Ричер постарался вспомнить тех двух типов. Их машину, костюмы, телосложение, лица.

Но в этот конкретный момент лицо имелось только у одного из них. Они вместе отплыли по темным водам нью-йоркской гавани на десять миль к югу от того места, где Ричер лежал в кровати. Вместе открыли молнию мешка, в котором принесли на яхту тело, и опустили труп секретарши в маслянистые волны Атлантического океана. Один из них повернулся к своему товарищу с какой-то дешевой шуткой, и тот выстрелил ему в лицо из «беретты» с глушителем. Потом еще раз и еще. Тело его начало медленно падать, пули попали в разные места, и лицо превратилось в одну смертельную рану, черную в темноте ночи. Одной рукой он успел ухватиться за поручень из красного дерева, а правая была отрублена у запястья мясницким ножом, украденным в ресторане. Потребовалось целых пять ударов. Грубая, грязная работа. Рука отправилась в полиэтиленовый мешок, а тело беззвучно скользнуло в воду меньше чем в двадцати ярдах от того места, где уже опускалась на дно секретарша.

Джоди проснулась рано утром, что было для нее совсем нехарактерно. Как правило, она спала до тех пор, пока не начинал надрываться будильник, и тогда она с огромным усилием заставляла себя встать и тащилась в ванную, сонная и едва живая. Но в это утро она открыла глаза на час раньше нужного, бодрая, энергичная, с ровно бьющимся в груди сердцем.

Ее спальня была белой, как и все остальные комнаты в доме, кровать — громадной и тоже белой и стояла напротив окна. Гостевая комната располагалась за стеной, симметрично ее спальне, только в зеркальном отображении, поскольку выходила на противоположную сторону. Таким образом, получалось, что голова Ричера находится примерно в восемнадцати дюймах от ее головы. Сразу за стеной.

Джоди знала, из чего сделаны стены, потому что купила квартиру еще до того, как ее достроили. Пока шли работы, она бывала здесь множество раз, наблюдая за преображением своего будущего жилища. Стена между двумя спальнями была оригинальной, очень старой, возведенной, наверное, лет сто назад. На полу крест-накрест лежали толстые балки, и кирпичная стена, которая шла до самого потолка, опиралась на них. Строители просто подлатали ее в тех местах, где кирпичи расшатались, а затем покрыли толстым слоем штукатурки, как принято делать в Европе. Архитектор считал, что так будет правильно. Штукатурка, с одной стороны, укрепит стены, а с другой — послужит звукоизоляцией и хорошей защитой от пожара. Таким образом, получилось, что от Ричера ее отделял целый фут штукатурки, кирпича и снова штукатурки.

Джоди твердо знала, что любит его. У нее не было на этот счет ни малейших сомнений. Она всегда его любила, с самого начала. Но хорошо ли это? Можно ли ей любить его так, как она любит? В прошлом она множество раз мучительно искала ответ на этот вопрос, лежала ночи напролет, не в силах заснуть и пытаясь разобраться в том, что происходит. Джоди стыдилась своих чувств. Разница в девять лет казалась ей настоящей непристойностью. Позором. Это она знала совершенно точно. Пятнадцатилетняя девочка не должна влюбляться в сослуживца своего отца. Внутренние законы армии превращали подобное поведение в нечто сродни инцесту. Все равно что испытывать нежные чувства к собственному дяде. Или даже к отцу. И тем не менее она твердо знала, что любит его.

Джоди старалась повсюду бывать с ним, разговаривала всякий раз, когда появлялась возможность, притрагивалась к нему, когда могла. У нее имелся собственный экземпляр той фотографии, сделанной в Маниле, где она обнимает его за пояс. Она продержала ее в книге пятнадцать лет. Смотрела на нее бессчетное количество раз. В течение многих лет помнила свое ощущение, когда обняла его перед камерой. Она до сих пор не забыла, что тогда пережила, не забыла его запах и ощущение его тела под своей рукой.

На самом деле ее чувства никуда не подевались. Джоди хотела, чтобы они ушли, хотела, чтобы ее влюбленность оказалась всего лишь сумасбродством девочки-подростка. Но она прекрасно понимала, что это не так, и знала, что продолжает его любить. Он исчез, она выросла и переехала, но ее чувство к нему осталось, оно шло параллельным курсом с обычным течением ее жизни. Всегда с ней, всегда сильное и настоящее, даже если и не связанное с ее каждодневной реальностью. Вроде тех ее знакомых адвокатов и банкиров, которые в детстве мечтали стать танцорами или спортсменами. Мечта из прошлого, не имеющая связи с настоящим, но определяющая личность человека. Адвокат, мечтавший быть танцором. Банкир, который хотел стать спортсменом. Разведенная тридцатилетняя женщина, которая с самого начала хотела быть с Джеком Ричером.

Вчерашний день должен был стать самым худшим днем ее жизни. Она похоронила отца, последнего родного человека на земле. На нее напали какие-то головорезы с оружием в руках. Даже менее серьезные события, бывало, становились причиной психических болезней, и она знала таких людей. Ей следовало находиться в беспамятстве от потрясения и горя. Но ничего подобного. Вчерашний день стал для нее самым счастливым. Ричер появился на площадке лестницы за гаражом, точно видение, и солнце, стоявшее прямо у него над головой, заливало его своим сиянием. Сердце отчаянно забилось в груди Джоди, и ее охватили прежние чувства, сильные и яростные, словно наркотик, наполнивший кровь, словно раскаты грома в ясном небе.

Но Джоди знала, что все это напрасная трата времени. Знала и понимала, что должна смириться. Он смотрит на нее как на младшую сестру или племянницу. Словно разница в девять лет по-прежнему имеет значение. А она не имеет значения. Ни малейшего. Пара, которой пятнадцать и двадцать четыре, — это проблема. Но тридцать и тридцать девять — просто отлично. На свете множество супругов с еще большей разницей в возрасте. Миллионы. Семидесятилетние мужчины женятся на двадцатилетних девочках.