Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Где же я видел подобное зрелище древней восточной красоты? — изумлялся Верещагин. — Нигде! Во сне я не мог видеть подобных чудес: разве в знаменитых сказках Шахразады встречается подобное видение!.. Да здесь такая натура, как нигде в мире! Карандаш не в состоянии передать… Тут нужны краски, достойные великих безымянных мастеров древности, создавших это земное чудо — Самарканд…»
Верещагину захотелось поскорей взяться за свой этюдник, раскинуть зонт и, сидя в тени, зарисовывать архитектурные памятники. Но надо было осмотреть все достопримечательности, составить общее впечатление, а потом уже начать работу над этюдами. Нашлись знавшие русский язык проводники-узбеки, которые охотно согласились сопровождать Верещагина, показывать ему город, рассказывать все то, что знали они из устных и книжных легенд о своем городе, о его многовековых памятниках. Древние старцы в белых чалмах, в длинных цветастых халатах с широкими рукавами водили его по улицам и площадям, останавливаясь перед зданием медресе Шир-Дор. Старик узбек, умудренный арабской книжной наукой и знанием многих восточных языков, показывал на ребристые купола покосившихся минаретов, на тончайшую роспись стен, на причудливый бирюзовый орнамент мозаичных украшений и говорил напевно, словно читая изречения из Корана:
— Русский пришелец, это здание, именуемое медресе Шир-Дор, построено зодчим Абдул-Джаббаром и полководцем Ялангтушем. Древние письмена вещают, что они соорудили строение, украшающее небо и землю. Персидскими словами сказано: «Веками не достигнет верха запретных его минаретов искусный акробат мысли по канату фантазии. Когда архитектор точной правильности воздвиг изгиб арки портала, небеса, приняв ее за новую луну, прикусили палец от удивления!..»
Верещагин, слушая узбека, дивился древнему остроумию и смотрел с площади на фасад здания, украшенный изображениями львов, преследующих фантастических серо-зеленых ланей… А в эту пору на площади Регистана под навесами чайхан и торговых заведений узбеки собирались кучками и вели разговоры о распыленных по Туркестану русских войсках, о малочисленном гарнизоне, оставшемся в крепости. Поговаривали узбеки и о восстании, если эмир Бухарский перехитрит Кауфмана и с большими силами ворвется в Самарканд. Верещагин примечал возбужденность узбеков, однако, не понимая их языка, не подозревал — о чем они так повсюду шумят. А проводник-узбек уводил его все дальше и дальше от этих шумевших толп народа и показывал одно за другим наиболее интересные здания Самарканда. За долгий летний день Верещагин успел осмотреть все главнейшие архитектурные памятники. Побывал внутри мавзолея Гур-Эмира, где зарисовал резные двери тончайшей ювелирной работы. Двери были сделаны из ценнейших пород дерева и слоновой кости. Здесь же, за открытыми дверями, виднелась, подобно кружеву, ажурная решетка из белого мрамора, а за ней — нефритовое надгробие легендарного Тимура…
Верещагин долго смотрел на эти чудеса искусства, мысленно уносился в далекое прошлое когда-то могучей державы и представил в своем воображении двух до зубов вооруженных богатырей-монголов, охраняющих двери к жилищу своего вождя. Так зарождалась картина, готовая тотчас же, без эскиза, появиться на полотне…
При выходе из мавзолея Верещагин и проводник были окружены толпой узбеков. Многие из них угрожающе кричали, издавая непонятные, сливающиеся в общий гвалт звуки. Некоторые готовы были наброситься на проводника-переводчика, но тот нахмурился, сказал несколько сердитых слов — и узбеки рассыпались в разные стороны. К вечеру, перед солнечным закатом, Верещагину оставалось посмотреть огромную мечеть Биби-ханум, полуразрушенную временем и землетрясениями. Это было одно из самых великолепных зданий. Верещагин стоял перед ним, рассматривая с близкого расстояния отдельные части фасада, фрагменты портала, украшенные майоликовыми орнаментами из голубых и белых цветочных стеблей. Он осмотрел огромную арку, поддерживаемую двумя минаретами, и спросил переводчика — когда и кем построена мечеть Биби-ханум.
— Это священное здание, — сказал узбек, — было заложено великим Тимуром в память захвата его войсками столицы Северной Индии — города Дели. Закончено оно было, когда Тимур ушел в поход на Китай. В книге побед Шераф-эд-Дина сказано об этой мечети, что купол ее был бы единственным, если бы небо не явилось его повторением.
— Да, умели люди строить, умели и метким словом похвалить созданные их руками памятники, — сказал Верещагин и, поблагодарив узбека, подал ему серебряный рубль.
Так шли день за днем. Невзирая на тревожное настроение в городе, Верещагин без опаски, свободно ходил по узким улицам, по раскаленным горячим солнцем площадям, заглядывал в квартальные мечети, заходил в жилые дома узбеков. Даже в простых, незаметных строениях горожан-обывателей он видел живописную отделку стен, потолков, роспись и резьбу работы искусных мастеров. В нишах на полках хороши были красочные, разнообразной чеканки медные блюда, кувшины, пиалы и чайники, а на стенах — художественно вышитые ковры. Верещагин увлекся рисованием этюдов. Дело двигалось быстро и успешно. Но в эти дни ему помешали серьезные события. В Самарканде вспыхнуло восстание. Мятежники рассчитывали на поддержку эмира Бухарского. Рассчитывали и на то, что Кауфман, углубившись со своим войском до границ Афганистана, не сумеет своевременно прийти на помощь малочисленному гарнизону русских, оставленному в Самарканде… За крепостной стеной, в сакле, Верещагин сидел в одной нательной рубахе с расстегнутым воротом и пил чай, подаваемый денщиком-казаком. В это время на улице раздался шум, послышались свист и крики нападающих на крепость бухарцев.
Когда Верещагин выбежал на улицу, там уже слышалась перестрелка, а дикие крики наседавших бухарцев заглушали русское «ура». На узких улицах, в брешах старой крепости лежали убитые, отползали под прикрытие раненые, валялись брошенные ружья, пики и кривые ятаганы. Весь гарнизон русских солдат немедленно оказал сопротивление. Встали в строй даже раненые, находившиеся в лазарете. Силы
