— Ты без косметики ещё красивее. Замерзла? — он настраивает температуру.

— Поболтаем о погоде.

— Да, — он смотрит на проселочную дорогу, на косые штрихи дождя под фарами. — Ты хочешь о Марине поговорить? Но этого ведь никто не скрывал, — он жмёт плечами. — Наш брак — он для родителей. Породниться решили они, а мы с Мариной были не против. Династия, и все такое. Здесь не про любовь совсем.

Сую нос в воротник. Марина об этом говорила, но они три года женаты, и она-то теперь очень даже любит мужа. Возможно, что с самого начала любила.

— Марина с твоими расчетами не согласна.

— Я понимаю, — у него в кармане звонит телефон. Слушаем музыку пока не смолкает, и он продолжает. — У нас был спокойный, хороший брак. Я ее чувства уважаю. Я и не изменял ей ни разу за три года.

— А со мной не считается.

— С тобой вышло исключение.

— Дважды.

— Потому, что изменилось правило.

— Это ты говорил?

— О чём?

— Что духу не хватило тогда, год назад. Пока я замуж не вышла. И просил не отталкивать тебя теперь. Ты?

— Это важно? — повторяет он, помолчав.

— В общем, нет. Другое важно. Чем я хуже Марины? — с ожесточением грызу леденцы, — ее ты уважаешь. А меня? Это из-за того, что у моего папы пистолета нет? Думаешь, Марину ее отец больше любит? А мой даже не почешется, когда дочку обижают?

— Я так не думаю.

— Он вам и без пистолета жопы порвет, если я ему скажу.

— Я знаю.

— Я серьёзно.

— Я знаю, Юля.

— Он всем троим хозяйство оторвёт.

— Юля, ты меня запугиваешь? — он снова поворачивается. Сидит расслабленно, откинувшись в кресле, рулит и смотрит на меня внимательно, без улыбки. — Поехали к твоему папе. Сам все скажу.

— Ну конечно. Чтобы его за нанесение тяжких телесных посадили? — достаю ещё три леденца, тереблю сумку.

— Ничего ему не будет. Я заслужил. И от наказания не бегаю.

— Ага. А я тебе не верю. Куда ты меня везёшь?

— Просто пообщаться с тобой хочу.

— Пообщаться?

— Да. Предлагать заняться сексом, полагаю, неуместно.

— А ты обычно и не предлагаешь, без спроса берешь.

— Верно.

Слушаю его голос, смотрю на медовый бочонок-вонючку, что качается под зеркалом, в стекло тарабанит дождь, мерно вжикают дворники, все так естественно. И мы с ним как люди, которые от души потрахались, и уже не смущаются ни своих недостатков, ни наготы, ни скользких тем, и до меня только сейчас доходит, что в этом правда и есть, я и он, сладко трахались, с ним, он сидит рядом, мы вместе в машине, но мы так близки быть не должны, и то, что случилось — злой рок.

- Короче, Алан. Взрослые люди любят секс, — на этих моих словах он тихо хмыкает, и я запинаюсь. Сразу вспоминаю, что он на восемь лет старше, и я его своими рассуждениями в лоб веселю, похоже. Он ведь вылитый отец, обёртка мягкая, внутри сталь.

— Да, Юль, слушаю тебя, — подбадривает он, не отрываясь от дороги.

Скриплю зубами. Как в трусы мне лезть — я для него взрослая, как же это по-свински, ко мне возвращается уверенность.

— Хоть вы и заставили. Мне было приятно, и ты знаешь. И второй раз я хотела сама. Но то была просто тайная фантазия. Какая есть у многих. У тебя, наверняка, тоже есть. Про двух стюардесс, к примеру. Это не стыдно. А писать мне, караулить, и давить на эту фантазию — очень подло. Я не выдержала. И сдалась. Я про рояль.

Делаю паузу и жду его комментарий. Он молчит, упирается взглядом в дорогу.

— И я никому не скажу, — завершаю речь. — Это не только нас троих касается. И подходить ко мне больше не смей. Ни ты, ни он.

Выдыхаю. Убедительно сказала, да.

Он поворачивает голову. Свободной рукой хватает меня за воротник и притягивает к себе, легко, одним махом, сам подаётся ближе, и я понимаю, что ни капли не убедительна была, когда его губы оказываются в миллиметрах от моих.

Он собирается целоваться.

Даже дыхание задержал, между нашими губами кусочек воздуха, больше ничего нет и, кажется, что мы очень долго так близко сидим, но на самом деле это каких-то пара секунд, один щелчок скребущих по стеклу дворников.

Сердце выпрыгивает и стучит в ушах, хватаюсь за дверную ручку и отклоняюсь.

— Я же тебе сказала не лезь!

— Да не могу я, Юля!

— Не трогай!

Он тянет меня ближе, царапаюсь и вырываю из его пальцев свитер, поднимаю колено и пинаю его, забиваюсь в угол, вплотную к двери.

— Мы врежемся, Алан, смотри на дорогу, — в урагане движений не замечаю, что давлю на ручку и всем телом наваливаюсь на дверь.

Под плечом не оказывается опоры. Рука, вместе с открывшейся дверью, тянется на улицу и я, спиной вниз, выпадаю в дождь.

Мы едем, и меня закручивает встречный поток сильного ветра, вперемешку с ливнем. Неловко повиснув над землей, волосы полощу в лужах, и задыхаюсь от холода, шибанувшего в нос. Из глаз выбивает слёзы, рукой загребаю воздух, не найду опоры, и липкий ужас продирает до костей.

— Юля!

Меня цепляют за свитер и горловина врезается в шею. Грубо дергают, и я, стукнув лбом крышу, влетаю в салон и падаю на Алана.

— Цела?

Он выкручивает руль, и меня на его плече подбрасывает. Шмыгаю носом и обеими руками сжимаю его руку, сильную, теплую, в трясучке почти не ощущаю тело.

— Больно лоб? — он съезжает на обочину и глушит авто. Обнимает, прижимает к груди и долго, с душой матерится. Спохватившись, хрипло требует. — Всё, Юль. Успокойся. Слышишь?

Вжимаюсь щекой в его грудь и не шевелюсь, я и не реву и не кричу, просто испугалась и мне где-то внутри очень холодно. Это он, а не я, сыпит маты и стучит ногой по коврику, и я завороженно слежу за нервной пляской его колена.

Он обнимает крепче. Целует мою макушку, осторожно ощупывает лоб.

— Шишка будет. Большая. Болит?

— Да.

— А голова кружится? В больницу надо.

— Не надо.

— Ты из машины готова выпрыгнуть, лишь бы не со мной?

— Дверь случайно открылась.

— Я не хочу тебя заставлять.

— А что ты делаешь?

— Я не знаю.

От его тела идёт жар. Грею ледяные руки и чувствую, как наваливается усталость, но нервы возбуждены, и мозг в фоновом режиме шпарит мне всякие гадости.

Я чуть не разбилась, а в итоге все равно получилось, как хотел он. Он обнимает и пальцами перебирает мои ребра. Гладит и целует волосы. А я не вырываюсь, лежу у него на груди. Слушаю, как успокаивается его сердце.