— Сентябрь нынче бесконечный, тянулся жвачкой, — буднично сообщает он. Взгляд плавно скользит выше, встречается с моим. — За эти три недели кое-что не слишком приятное понял.

— Неприятно тебе было? — переспрашиваю, и готова засмеяться. — А я так, представь, купалась в одних приятностях. Весь пляж был забит приятностями. Спала в них, ела в них.

— Про ела — враньё, — он вертит мое лицо в одну сторону, в другую, оглядывает со всех ракурсов, — скоро расстаешь. Как Снегурочка.

— Как Снежная Королева.

— И она расстаяла?

— Ты серьезно? — цепляюсь в его руку в попытках разжать и подняться. — Ты хоть каплю соображаешь, что делаешь? Тебе лоботомия нужна. Маской той по мозгам настучать.

— Надо. Вдруг поможет. Выбить из головы мысли о тебе. Три с половиной недели. Как юг? Ведь твое время тоже умерло. Я знаю, ты думала.

— Думала. О том, что ты скотина, Андрей, — дёргаю головой, его рука плотно фиксирует шею, словно она сломается, если он отпустит. Запускаю ногти в его кисть, — и ты, и оба твоих брата скоты. Вся семейка.

— Вся? Кис, ты мою фамилию носишь.

Сглатываю. Я или сплю, или снимаюсь в скетч-шоу, и вот-вот зазвучит закадровый смех. И доставучий Андрей, и мягкий, улыбчивый Алан на свои роли не подходят, мне странно, мне не принять, и мне нельзя на него смотреть, в памяти плывут две августовские ночи, и я получаю травму мозга.

Не питаю эмоций, инстинкт самосохранения бережет меня от сумасшествия, и ощущаю лишь тело, угол стола врезающийся в живот, свою руку поверх его пальцев на моем горле.

— Ты очень плохо со мной поступил. Я же тебе ничего не сделала.

— Я жалею.

— Этого мало.

— Я мучаюсь.

— Вряд ли.

— Я себе тоже навредил.

— Как же?

— Постоянно тебя хочу.

— Совсем не стыдно?

— Почему? Аж покраснел весь, сама видишь.

Да, кожа на лице красная. Но не от стыда, а от моих пощёчин.

— Ты бессовестный.

— Наверное.

— Палач.

— Твой.

— Отпусти, — с силой бью его по руке и вырываюсь, брякает посуда, ладонью вляпываюсь в салат.

— Отошёл он нее.

Слышу севший от гнева голос Артура, быстрые шаги и сильный толчок, расцепляющий нас. Едва удерживаюсь на ногах, схватившись за его локоть.

— Ты охренел? — сощурившись, он сверлит взглядом Андрея. — Ты нахрена сказал?

Смотрю на синий рукав его пуловера, вымазанный в салате, и сразу все встаёт на места. Поэтому Артур и не говорил, он не их защищал, а, вообще, всю семью, ведь это такой кошмарный скандал.

Может, Олли экстрасенс, или у нее ультрачувствительное материнское сердце, она же с самого начала меня задирала, стоило мне в их семью войти, словно подозревала, что год спустя этим все и кончится.

Неприличной математикой.

Из трёх мужчин в моей жизни все трое ее сыновья.

— Мы уезжаем, — говорит Артур, не поворачиваясь. — Иди в машину.

Заторможенно снимаю с его одежды наструганные соломкой овощи. Огурчики. Корейская морковка. Кажется, грибы.

Вкусный салат, мой любимый.

— Юля, иди в машину, — требовательно повторяет Артур.

Смотрю на них, они напряжены и молчат, в атмосфере назревает выяснение отношений, но при мне они, видимо, стесняются.

Хорошее воспитание. Либо это просто не моего ума дело, ведь я кто, я никто. Меня не надо спрашивать, и думать обо мне не стоит, можно меня отдать, потом забрать обратно, можно решить, что поделились нечестно, и у меня за спиной меряться письками.

У кого больше — честь ему и хвала, пальмовая ветвь и триумфальный венок на причиндал.

Салют.

Толкаю со стола вазу с розами, которые мы купили по дороге сюда.

Иду. Выхожу из арки и торможу за углом. Слушаю.

— Я вас обоих предупреждал, — говорит Артур. — Что вы не отсвечиваете. Чего ты не понял?

— Артур. Сегодня одно говоришь, завтра другое. То ты, ссылаюсь, "я эту дрянь за волосы из дома вышвырну". А потом "я тебе за нее башку оторву". Логику прослеживаешь? Я нет.

— Юля! — вздрагиваю от окрика Олли за спиной. — Что стоим-то, мух ловим?! Горячее мое где?

Горячее мое где — напрашивается матершинная рифма-ответочка.

На кухне чем-то брякают. Андрей откликается:

— Несу, мамуль.

Он бодро чешет через арку. Несёт мясо.

Поддаюсь порыву и ставлю ему подножку.

Он замечает и перешагивает, ногой цепляет мою ногу, и я, не устояв теряю равновесие, падаю на него. Он уворачивается от железных завитушек настенного светильника, и мы вместе шлепаемся на пол.

В нос забирается запах шампуня, свежесть и цитрус вперемешку с сигаретным дымом. Ощущаю твердые бугры мышц под тонкой тканью футболки, и не верю, что это тело два раза было моим, а он свидетель моего оргазма.

— Господи! — кричит Олли. — Несчастные дети, как угораздило?! Андрей, брось ты это мясо!

— Ни за что. Сам умру, но мясо твое не брошу. Юля, не ушиблась? — в вопросе сквозит сарказм. — Мягкий я?

Замечаю, что в вытянутых вперед руках он держит уцелевшее блюдо. Опираюсь на его спину. Меня тут же больно подхватывают подмышки и рывком ставят на ноги.

— Мама, мы на ужин не останемся, — Артур, как на кукле, поправляет на мне одежду.

— То есть?

— Они боятся потолстеть, подсчитывают БЖУ, — Андрей, кряхтя, поднимается. — А наш ужин зашкаливает норму.

Он идёт к столу.

— Ты с ума сошел, Артур, — Олли тянет его за пуловер, — идите садитесь.

— Моей жене нехорошо, — Артур берет меня под руку. — Мы поедем.

— Твоей жене, — она окидывает меня кратким, убийственным взглядом, — надо выпить таблетку. Или поесть, наконец, нормально. Тогда и плохо не будет.

— Мам…

— Артур, ничего не слышу, — она подталкивает его в спину. — Ты у нас сколько не был? Сказано — за стол, не зли меня. Я за салатами.

Артур матерится себе под нос. На ухо мне шепчет:

— Она не отстанет. Двадцать минут посидим, ладно?

Хмыкаю.

Ни черта не ладно. Пятничные посиделки затягиваются на километры времени, Олли обязана обсудить все, что случилось за неделю. Политика, общество, и что в этот раз на Землю точно упадет астероид.

Таблоиды твердят об этом каждый месяц.