Лутому нравилась Та Ёхо. За открытость и умение ставить себя не женщиной, но воином и другом, за необычное скуластое лицо и истории о родном племени. Говорили, в Черногород Та Ёхо привела Совьон, и впервые Лутый познакомился с айхой в день отъезда, но уже спустя месяц называл ее соратницей. А Та Ёхо звала его Хийо, по имени хитрого паренька из высокогорных сказок, который вырвал перо у Птицы Рокот, а за зуб яка выменял себе невесту. Выговорить его прозвище айха не могла.

Но Та Ёхо нравилась не только Лутому. Оркки Лис наблюдал за женщиной и кругом своих людей чуть издали, прислонившись плечом к одной из берез. Поглаживал бородку и о чем-то размышлял — Лутый не раз замечал, каким взглядом он провожал Та Ёхо. Пристальным, прищуренным, с завистью тому, кто укладывал ее на ложе. Лутый был многим обязан Оркки Лису, и его связь с Та Ёхо стала достаточно дружеской, чтобы он сумел вынюхать все, что требовалось Оркки. Мужчина понимал, но ни о чем не просил, и Лутый решил не лезть. Пока у него и так была цель — узнать о Совьон и драконьей невесте. Та Ёхо либо сама знала мало, либо не хотела говорить даже Лутому, и поэтому юноша хватался за любую возможность.

Когда ножи метал Корноухий, за спинами наблюдателей выросла фигура вороньей женщины. Совьон шла к Рацлаве — девушка и ее рабыня сидели на пестром покрывале в сердце ставки, когда воины расползлись к краям. Женщина ничего не сказала и никого не окрикнула, не замедлила шаг. Но Лутый отвернулся от Корноухого и дерева, испещренного следами лезвий, поднявшись ей навстречу.

— Здравствуй, — сказал он миролюбиво. Совьон держалась обособленно, но должен же кто-то предложить ей присоединиться. — Не хочешь поиграть с нами?

«За слепой драконьей невестой следит целый отряд, и ты можешь отдохнуть».

В их кругу немногие бы обрадовались Совьон, может, лишь одна Та Ёхо. Но Лутый знал, что у него, как у любимца Оркки, было негласное право звать того, кого он считал нужным. Ворон на плече смотрел мудро и хищно, а синие глаза женщины поклевывали макушку Лутого сверху вниз: она была выше юноши. Совьон остановилась, перевела взгляд на Корноухого, который, заведя руку, готовился к новому броску.

— Мой кинжал не для игр, — сухо ответила она и собралась уходить, но Лутый вновь преградил ей путь.

— Тогда возьми мой, — предложил он еще более миролюбиво, вытаскивая нож из-за пояса и протягивая Совьон рукоятью вперед. — Если не брезгуешь.

Ему казалось, что все глядят на них. Но Лутый не оборачивался, чтобы проверить, лишь стоял и мягко улыбался, зная, что в его приглашении не было ничего дурного или обидного. Совьон смотрела на него дольше, чем следовало бы, и в какой-то момент ее зрачки сузились. Она скользнула глазами куда-то в сторону Оркки Лиса.

— Нет. — И, пресекая вопрос, добавила: — Я не притрагиваюсь к чужому оружию.

Она двинулась с места, а Лутый посторонился, вежливо склонив голову, и не поднимал до тех пор, пока женщина не ушла. Затем пожал плечами и вернулся к приятелям.

— Мне есть двадцать шесть зим. — Та Ёхо ущипнула его за руку. — Сов Ён быть старше на восемь, но казаться, что на восемьдесят. До того она есть загадочна.

— У меня тоже есть такой друг, — кивнул Лутый. Слушая его, Корноухий вытащил острие из коры и лениво прислонился к березе. — Он старше меня на шесть зим, а кажется, что на шестьдесят. Он не загадочный, просто ворчливый, как дряхлый дед.

Кто-то из парней засмеялся.

— Ты нарываешься, Лутый. — Скали посмотрел на него исподлобья. Его черные глаза-дыры опухли и стали красными. — Рожу начистить?

К Скали и в лучшем его расположении духа старались не подходить. Но сейчас он был невыспавшийся и мятый, а значит, злее обычного. Скали единственный не метал ножи, только сидел на тюках, разложенных полукругом у исполосованного дерева, и если не дремал, то жалил взглядом.

— Ну, не обижайся. — Лутый вытянул шею, заметив, что Оркки Лис исчез.

И его наставник, и Скали были суеверны. Но Оркки доверял приметам, а Скали предпочитал видеть беды в людях. Болтали, он обладал чутьем и ощутил неладное даже у Русалочьего потока за пеленой своего женоненавистничества, хотя поначалу и открещивался. Лутый не знал, как к этому относиться: Скали ныл постоянно. Неудивительно, если что-то сбывалось. Сейчас он давил на Лутого рассказами про зверя — не то безрогого лося, не то лосиху с посеребренными копытами, — которого видел под каждой ущербной луной и считал оборотнем. Этой ночью Лутый согласился пойти с ним и проверить, и они промаялись долго, но не отыскали ни следа. Лутый решил, что Скали просто бредит, а тот вспыхнул.

Они не учли, что вышли ловить оборотня уже в новолуние.

Лутый успел выспаться, а Скали выглядел разбитым настолько, что юноша засомневался, не упадет ли тот с коня. Но решил ничего не говорить о его слабости, чтобы не подорвать еще больше. Грядет тяжелый переход, Лутый это знал. И понимал, что дойдут не все, хотя об этом думать не хотелось. Особенно под шелест медово-красной октябрьской листвы на красивом подъеме. Лутый немного сполз с тюка на льнущую к земле желтую траву и посмотрел на громады гор единственным глазом.

Скоро пришлось сниматься в путь.

* * *

Свирель резала ее пальцы, но раны лопались, растекаясь в стороны и захватывая ладони. Сегодня Рацлава не могла найти себе места. Правая рука горела сильнее обычного, чесалась от лоскутков и кровоточила так долго, что Хавтора начала беспокоиться. Она причитала на тукерском, и ее голос дробился: телега тряслась, поднимаясь к перевалу, так же, как на предгорье.

— Это странная прореха, гар ину, — мутно заметила Хавтора. Рацлава и сама чувствовала, что странная. Она уже была знакома с такими ранами, правда, раньше они напоминали точки от мышиных зубов или клювов маленьких птиц. — Она похожа на жэнхо, дугу.

Хавтора, выросшая среди кочевников в Пустоши, прекрасно знала, на что была похожа эта рана. На след от лошадиного укуса. Но рабыня так ничего и не сказала прямо, продолжая хлопотать над Рацлавой, которая сильно побледнела. Синие жилки, проступавшие под кожей, придавали ей сходство с мрамором. Порез серпом изгибался от ее пальцев до мякоти ладоней, глубоко врезался расходящейся влажной щелью. От нее заново открывались и недавние раны — Рацлава даже обрадовалась, что ничего не видит.

Кони оказались ей не по зубам.

Она самонадеянно решила вырвать нить из чьей-то кобылки и поплатилась за это. Боль была такой резкой и обжигающей, что Рацлава заплакала, хотя, казалось бы, давно привыкла, что ее руки лопаются, выворачиваются и крошатся. На ее нижней губе свирель оставила крупную язву, которая мгновенно взбухла. Пришлось прекратить рыдать — выходило больнее.

Как она собиралась ткать из людей?

Хавтора продолжала что-то говорить, оборачивала ее пальцы новым слоем ткани, а Рацлаве хотелось выть от отчаяния. Ей понадобилось пять лет, чтобы научиться управлять мышами, и она не могла ждать еще пять в надежде подчинить себе кого-то покрупнее. Надо было браться за хищных птиц, но Рацлава покрывалась липким потом при мысли, что свирель, как клюв орла или ястреба, проткнет ее ладонь насквозь. Девушка постаралась привести себя в чувство: в конце концов, она уже много раз переживала этот страх боли. Переживет и еще.