Об этом поведал мне Эллершо, на все лады костеря ткачей шелка и производителей шерсти и превознося ценность импортных товаров для экономики Британии.

— Джентльмены, которых вы видели у меня в кабинете, — сказал он, — Святая троица, как я их называю, понимают абсурдность попытки убедить население покупать товары, за ношение которых их скоро будут штрафовать, но мы будем делать что можем. Мы должны продать все, что можно, когда можно и теми способами, какие только сможем придумать.

Я кивнул, не желая выдавать своих чувств.

— Итак, вот вам вся история в двух словах, мистер Уивер. Я возглавлял комитет по связям с парламентом, чьей задачей было не допустить принятия этого закона, и теперь, когда настало время подводить итоги года, принятый закон будет использован моими врагами как орудие против меня. Эти люди будут говорить, что защищают интересы компании. Возможно, они даже верят в это.

— Естественно, — сказал я, — они преследуют собственные интересы, а вовсе не интересы компании.

Он согласно закивал.

— Думаю, вы правы, сэр. Они положат меня на алтарь своих амбиций, ибо я вовсе не виноват в этом бедствии. Вы, конечно, понимаете, что у меня в парламенте были свои люди, что у меня были свои люди и в палате лордов и что я делал все, чтобы исправить положение. Но с приближением всеобщих выборов парламент струсил.

— И что же будет делать компания?

Он махнул рукой.

— Вы имеете в виду — без внутреннего рынка? Я вам скажу, что другие члены совета думают. Мы будем продолжать торговать на европейском рынке и в колониях. Они смотрят на объемы продаж на колониальном и европейском рынках за прошлые годы и полагают, что так можно предсказать объем продаж на будущее. Но они ничего не смыслят. Ткани, которые мы продавали в прошлом, покупались только потому, что они были модными на внутреннем рынке. Если британская мода перестанет быть ведущей, нельзя сказать, что станет с другими рынками.

— Как вы предугадывали, что продаваемые вами ткани останутся модными в Британии? — спросил я.

— Да это-то самое интересное. Продавая на внутреннем рынке, мы могли диктовать моду, понимаете. Скажем, маленькие черномазые в Индии производили больше белой ткани с красным узором, чем нам было надо. Нужно было только подарить такую ткань моей Святой троице или группе избранных дам. Мы могли заставить моду подчиняться нашим складам, а не затоваривать склады товарами, идя на поводу у моды. Когда рынки переместятся за границу, это будет сделать намного сложнее. По правде сказать, мы должны отменить этот закон двадцать первого года. Мы должны отобрать власть у парламента и вернуть ее туда, где ей надлежит быть.

— То есть компании? — предположил я.

— Совершенно верно. Нашей компании и другим привилегированным компаниям и тем богатым и изобретательным людям, которые стоят у руля нашей экономики. Именно им должна доставаться добыча, а не членам парламента. Слишком сильное правительство стало громоздким гигантом, который захлопывает ворота перед возможностями, покушаясь на саму суть нашей свободы. Что вернет нам утерянное? Англичанин со средствами вернет нам утерянные позиции. Спокойный и мужественный человек со здравым смыслом, с несокрушимой верой в то, что в нашей стране будущее за нами, ибо будущее принадлежит свободным людям.

Поскольку я провел большую часть своей жизни, общаясь с бедняками, с рабочими, которые трудились не покладая рук, чтобы не умереть с голоду, живущими в страхе заболеть или потерять работу, что привело бы их и их семьи к полному разорению или смерти, такое заявление показалось мне смехотворным. Я вовсе не был убежден, что члены парламента действовали исключительно из альтруистических побуждений, и закон, вызвавший такой бурный протест со стороны мистера Эллершо, казался мне вполне разумной мерой ограничения безмерной власти компании, так как он защищал рабочих Британии от иноземных рабочих и давал преимущество отечественному производителю перед иностранной торговлей. Он защищал интересы англичанина, а не иноземцев и компаний. А по словам мистера Эллершо выходило, что это преступление против самой природы — мешать компаниям, и без того немыслимо богатым, поступать, как им заблагорассудится, чтобы любой ценой стать еще богаче.

Однако я решил оставить свое мнение при себе.

— Мистер Эллершо, — начал я, — вы говорите о людях и организациях, повлиять на которые совершенно не в моих силах. Я даже не представляю, как могу вам помочь поменять курс Ост-Индской компании или парламента.

— Тем не менее, мистер Уивер, я это представляю. Причем представляю удивительно ясно. Вы станете дубиной в моих руках! Черт побери, мы отомстим этим мерзавцам, и, когда совет акционеров соберется на заседание, никто не посмеет мне и слова сказать. Вот поэтому вы должны быть на обеде в моем доме, сэр. Думаете, я не понимаю, насколько предосудительно приглашать еврея за стол. Причем не богатого еврея, что может быть еще простительно, если кому-то из присутствующих что-то от него нужно. А человека, как вы, зарабатывающего моей милостью сорок фунтов в год. Я все это знаю, сэр, но можете положиться на меня. Можете во всем положиться на меня.

Я направился к мистеру Коббу уведомить его о том, что порекомендовал Элиаса. Поскольку он запретил мне общаться с друзьями, я подозревал, что его может прогневить подключение к делу моего близкого друга и собрата по несчастью. Мистер Кобб, напротив, одобрил мой поступок.

— Надеюсь, вы способны совладать своим другом, — сказал он мне. — Он должен как можно скорее выяснить, что хочет слышать мистер Эллершо, и говорить ему это. Успокойте Эмброза любым способом. Завоюйте его любовь с помощью вашего хирурга. Но не вздумайте обсуждать с мистером Гордоном другие темы. Не важно, какие вы предпримете предосторожности, я все равно узнаю о вашем разговоре.

Я ничего не сказал, ибо сказать мне было нечего.

Через несколько дней служба в Ост-Индской компании стала для меня привычной. После первого дня, когда я появился в десять утра, Эллершо сообщил мне, что я должен, как все, соблюдать рабочие часы, принятые в компании, а именно с восьми до шести. В остальных отношениях я был свободен. Я начал с того, что получил у требовательного мистера Блэкберна список всех охранников, служащих в компании. Как только я объяснил ему, что желаю установить четкий график работы, он значительно потеплел и похвалил меня за любовь к порядку.

— Что вам известно об этом индусе Аадиле? — спросил я его.

Блэкберн перебрал несколько документов, прежде чем ответить, что тот получает двадцать пять фунтов в год.

Я понял, что необходимо уточнить вопрос.

— Я имею в виду, что он за человек?

Блэкберн с недоумением посмотрел на меня и повторил:

— Он получает двадцать пять фунтов в год.

Поняв, что далеко так не продвинусь, я решил немного сменить тему. Я не забыл странную встречу с джентльменом из страховой конторы «Сихок» и подумал, может быть, мистер Блэкберн сможет помочь мне в этом деле. Поэтому я спросил его, что ему известно об этой конторе.