«Это возможно, – она надеется, секс скажет ему. – Мы можем быть счастливыми. Нормальными».

Пока они занимаются этим, она и сама, может быть, сумеет себя убедить.

Вероятно, она получит шанс открыться, и ее работа в «Кляйн&Саундерс» перестанет быть секретом. Вероятно, если все пройдет хорошо и он останется рядом, крепко обнимая ее, опустошенный и с шумом в голове, она скажет ему прямо сегодня. Может быть, он даже будет ей гордиться.

Но его дикость не отступает.

Ричард откровенно смущен тем, что его тело не столь послушное, как обычно. Между неловким вышелушиванием из одежды и неуклюжим размещением на кровати он становится тем же хмурым огром, каким он стал после возвращения с Амазонки.

Она создала легкий беспорядок намеренно, ночная рубашка наполовину сползла, рука запущена в растрепанные волосы, другая сжимает покрывало, но это все бесполезно. Ричард – словно мясо, натянутое поверх механизма, он – инструмент, нацеленный на определенную задачу, и он входит в нее с целеустремленностью шприца.

Он делает все решительно и монотонно, словно тяжелую работу.

Но это что-то, определенно что-то, и она скрещивает ноги у него за спиной, и вонзает пальцы ему в бицепсы, и извивается всем телом – не потому, что чувствует себя особенно хорошо, а ради того, чтобы они вместе находились в движении, поскольку пока они вместе, есть шанс, что этот акт, как и весь брак целиком, окажется удачным несмотря ни на что.

Это требует энергии и внимания, и она отвлекается до момента, пока не ощущает тепло его руки на ее горле. Она заботится, чтобы открыть глаза медленно, не напугать Ричарда, она видит, что его лицо мокрое и красное, а глаза, тоже мокрые и красные, смотрят на ее шею, где его большой палец рисует косую линию на каждой стороне.

Она не понимает, что это значит, но хочет ободрить его.

– Так хорошо, – шепчет она. – Оботри меня всю.

Его ладонь скользит вверх через подбородок и накрывает рот с обманчивой мягкостью. Жестко прижимается к ее губам, и она чувствует обручальное кольцо под шершавыми бинтами.

Что-то капает ей в рот, смачивает язык.

Она говорит себе, что нужно оставаться спокойной. Он не хочет причинить вред. Он не пытается задушить ее. Еще несколько капель проникают между ее губами.

Лэйни узнает вкус и сначала отказывается верить.

Пробует снова, а затем отворачивает голову в сторону, чтобы убрать его ладонь с лица.

– Дорогой, – выдыхает она. – Твоя рука кровоточит…

Но его сырая лапа вновь закрывает ей рот – вот чего он хочет: чтобы она молчала! Он двигается быстрее, пружины кровати начинают повизгивать, изголовье – постукивать о стену в неожиданном ритме, и она плотно сжимает губы, чтобы не пустить внутрь кровь, и дышит через нос, и говорит себе, что она выдержит, справится, что она хочет эту дикость, и самую-самую дикую.

Некоторым женщинам нравится подобное.

Она видела бесчисленные обложки журналов с беспомощными дамочками в разодранных одеяниях, которых держали в могучих лапах мужики, похожие на Тарзана.

Может быть, она научится получать от этого удовольствие.

Его хватка слабеет, тело изменяет положение, и Лэйни получает возможность поднять голову. Ричард больше не смотрит на две линии, нарисованные кровью на ее шее. Его голова повернута назад, мускулы напряжены до предела, и он таращится на стенной шкаф.

Она ощущает, как его бедра прижимаются к ее, и позволяет себе упасть затылком в подушку. Кровь засыхает на ее горле. Это странно и страшно, и она не хочет думать об этом: в шкафу нет ничего, на что стоит такого внимания, вот совершенно ничего, только старые дешевые туфли на каблуках.

33

Элиза приходит в лабораторию не каждую ночь, и в те ночи, когда она приходит, держа яйца в руке, и обнаруживает существо не в бассейне, а в резервуаре, ее сердце падает. Это выводит ее из состояния эгоистичного восторга, напоминает, что не может быть настоящего веселья в Ф-1.

Да, бассейн лучше, чем резервуар, но что может быть лучше, чем бассейн? Откровенно говоря, что угодно. Мир наполнен прудами и озерами, ручьями и реками, безграничными морями и океанами.

Она стоит перед резервуаром в эти ночи, гадая, лучше ли она тех солдат, которые поймали существо, или ученых, держащих его в заточении?

Что Элиза точно знает – существо может чувствовать состояние ее духа, даже через стекло и металл. Его телесное свечение наполняет резервуар цветами такими яркими, что все выглядит так, словно он плавает в лаве, расплавленной стали или желтом огне.

Она беспокоится, насколько серьезные эмоции все это выражает – может быть, она делает его существование еще тяжелее?

Прежде чем заглянуть в иллюминатор, Элиза сглатывает горькие слезы и прячет дрожащие губы за самой искренней улыбкой, которую она в силах изобразить. Он ждет, прямо за стеклом, он изгибается и кружится, когда видит ее, пузырьки окутывают его руки, когда он показывает слова, которые любит больше всего: «привет», «Э-Л-И-З-А», «запись».

Она сомневается, что звуки проникают внутрь резервуара, и это сомнение размалывает ее сломанное сердце в пыль. Он хочет, чтобы она включила музыку, которую он сам не услышит, поскольку это сделает ее счастливой, а увидев ее такой, он и сам почувствует счастье.

Так что она отправляется к столику с музыкальным оборудованием, радуясь, что покинет его поле зрения и что он не увидит, как она всхлипывает и вытирает слезы обратной стороной ладони.

Она ставит пластинку и задерживает дыхание, прежде чем вернуться к иллюминатору, за которым он задумчиво моргает, изучая ее лицо, и только затем отталкивается от одной стены резервуара, затем от другой, вперед и назад, крутясь и вращаясь, словно пытается впечатлить ее демонстрацией удали.

Элиза смеется и показывает ему шоу, которое он хочет: одна ладонь на уровень плеч, вторая на талии, и вальсировать под музыку с партнером, которого заменяет яйцо в ладони, обходя бетонные столбы, «украшенные» железными скобами, столы, заваленные острыми инструментами, словно избегая столкновения с другими танцующими парами. Его удовольствие очевидно по сиянию цвета лаванды, исходящему из резервуара, и через некоторое время она знает свою траекторию достаточно хорошо, чтобы закрыть глаза и представить, что она держит его холодную руку с когтями и мускулистую, покрытую чешуйками талию.

34

Есть много причин тому, почему Элиза не замечает вошедшего в лабораторию мужчину.

«Звездная пыль» – мелодия с чарующим ритмом, и под влиянием расстройства она повернула регулятор громкости дальше, чем обычно. Но большей частью дело в том, что ее уши привыкли к звукам, обозначающим ночную угрозу: неуклюжее позвякивание, с которым ученые шарят по карманам в поисках ключей, ритмичный стук, какой издают марширующие «пустышки».

Она не готова к тому, что в лабораторию войдет тот, кто осознаёт, что существо видит и слышит куда лучше человека.