Мечислав назначил свадьбу на начало осени. По обычаю тех времен его невеста жила со своей прислугой в отдельном доме, недалеко от замка. Януш ночами наведывался к любимой. Но лето подходило к концу, неумолимо приближалась осень. Расплата за любовь нависла над ними как дамоклов меч. В последние дни августа влюбленные решились бежать. В их распоряжении была часть приданого Стефании да относительно небольшая сумма, имевшаяся у Януша. Не знали они одного — что план их стал известен Дулебскому от одной из служанок Стефании. Темной августовской ночью влюбленные бежали. Их нагнали. В жестокой сече Януш положил немало преследователей, но, пронзенный несколькими стрелами, был схвачен. Сам Дулебский наблюдал за схваткой и, когда влюбленных скрутили, приказал вести их в замок. Пешие, израненные, они едва могли передвигать ноги, но, привязанные к седлам, тащились следом за лошадьми. Заперев в одном из подвалов замка, Дулебский долго измывался над ними, пока не заморил до смерти.

По преданию, Януш и Стефания приняли самую лютую смерть, какая только была возможна. Но самого пана Мечислава тоже ждала расплата, Заславский вызвал его на поединок. Дулебский бежал. За отказ от поединка он был лишен имени, и герб его был разбит.

Хотя… я думаю, герба он лишился, только когда сбежал в Московию. Здесь возникает явная нестыковка: герб разбивали лишь в случае прерывания рода, когда умирал последний его представитель, причем разбивали на могильной плите. Да и имени просто так лишить было нельзя. Даже приговоренные к банниции, изгнанные из Речи Посполитой или Великого княжества, сохраняли свой титул. Вот такая история.

— Знаете, Павел, что странно, чилим — это растение, очень редкое, а трапа — то же самое, но только на латыни. И озеро есть неподалеку, Лезвинское. Может, и правда все это было?

— Может, и было. Знаю наверняка, что затем замок принадлежал потомкам Сапеги, а позже перешел в казну российскую. Потом он еще много раз менял хозяев.

— Павел, а вы не знаете, кто-нибудь пытался разобраться с той историей о Януше и Стефании?

— Нет, не знаю. Но если тебе так интересно, попробуй разберись сама. Или слабо?

— Вы знаете, Павел, что-то есть в этом предании, мне кажется, можно зацепиться именно за орех.

— Какой орех?

— Чилим, или Trapa natans, водяной орех. Уж больно редкое у нас растение. Я знаю во всей стране только пять-шесть мест, где он растет, и все — больше его нигде нет. Что-то должно быть связано именно с этим орехом. Ведь не зря и имя Януша, и его прозвище так связаны!

— Я не занимался этим вопросом, мне, честно говоря, не до этого было, легенду я, естественно, записал, на будущее. Может, когда-нибудь она ляжет в основу книги, а пока руки не доходят. Я вообще воспринял ее как перепев на местный лад баллады о Тристане и Изольде. Там ведь, по сути, все то же самое.

— Но ведь такое могло быть?

— Могло, но только более прозаично, что ли. Если он был управляющим, почему не взял казну, почему не вызвал хозяина на дуэль, не понимаю.

— Павел, вы что, никогда не любили по-настоящему?

— Я затрудняюсь ответить на этот вопрос. Думаю, что любил. Хотя…

— Вот именно. Я хочу проверить здесь все, кажется, в этой легенде есть за что зацепиться. Скоро каникулы, приглашу своих учеников — и займусь. Я так понимаю, парк посадили где-то в конце восемнадцатого века, а дело было в конце шестнадцатого, накануне коронования Стефана Батория. Ведь так?

— Похоже на то. Именно он сменил Жигимонта II Августа. Да, и сейм перед унией проходил где-то в этих местах. Знаешь что, а если в этом замешана не любовь, а политика? Ведь именно в это время шляхта то туда, то сюда отъезжала, причем вместе с землями. Веселое время было. Золотой век. Самое начало образования Речи Посполитой.

Наташа загорелась идеей разгадать средневековый детектив, и Павлу ничего другого не оставалось, как постараться помочь ей.

Угрюмые, свинцовые тучи мчались по низкому, мрачному небу. Ветер рвал старый походный плащ, пронизывал всадника насквозь. Выглядывающая изредка огромная, отливающая кровью луна озаряла время от времени разбитую дорогу. Вспученные, перевитые корни деревьев толстыми змеями торчали из жирной, черной земли, хватали усталого коня за ноги, мешали скакать. Ночь, вязкая, мрачная, опустилась на мир. Суровое, словно вырубленное из старого дерева лицо всадника, устремленное вперед, было абсолютно бесстрастным, лишь глаза полыхали лютым, неукротимым огнем. Откинутый ветром капюшон трепетал за спиной, то надуваясь парусом, то опадая. Длинные черные волосы, уже тронутые серебром, развевались, словно шлейф.

За спиной остался дремучий лес, копыта все чаще стучали о камни. Дорога круто забирала в гору. Далеко внизу остались луга, заросли корявых кустов, теперь вокруг были только камни. Там, на вершине горы, словно острие копья, пронзившее низкое предгрозовое небо, высилась одинокая черная башня. Дорога давно кончилась, неприметная тропинка еще какое-то время вилась между огромными каменными глыбами, но вскоре исчезла и она. На продуваемой злым ветром площадке конь вдруг встал как вкопанный. Всадник без всякой надежды тронул его шпорами, но, понимая бессмысленность собственных усилий, соскочил с седла и, бережно подхватив длинный, завернутый в выбеленное полотно сверток, направился к башне.

Он шел осторожно, прижимая к груди бесценную ношу, ногами отыскивая надежные, крепко лежащие камни. Дыхание его уже сбивалось, видно было по всему, что сверток тяжел, но мужчина даже не задумывался об отдыхе. Он поднимался все выше, пока не достиг сложенной из исполинских камней башни. Тяжелые, литые из толстой крепкой бронзы двери гулко зазвенели под его ударами. Будто откликаясь на их звон, отозвалось далекое эхо.

— Это ты, Воин? Что нужно тебе от меня? — послышался, словно из камня, старческий голос.

— Отворяй, Трилиус. Мне нужна твоя помощь! — гулко ответил Воин.

— Тебе? Моя помощь? Это после того, как ты расправился с моим братом? Ты смеешься надо мной, Воин. Я никогда не открою тебе башню! — заскрипел невидимый старик.

— Трилиус, я разнесу твою башню, если ты мне не поможешь. За то, что сотворил твой брат, ответишь ты, а он уже получил по заслугам! — прорычал Воин.

— Ты мне грозишь, смертный? Да я ведь сейчас испепелю тебя! — неожиданно окрепнув, прозвучал голос Трилиуса.

— Я не умею грозить, но ты сам прекрасно знаешь, чем все закончится. Не забывай, что ты так же смертен, как все остальные. Или пример Дулиуса тебя ничему не научил?

— Дулиус был моложе меня и мог не знать заклинаний! А я величайший из магов! Тебе не уйти от силы заклятия! — набирал силу голос.

— Хватит шуметь! Не хочешь отворить, я войду сам, но помни о судьбе Дулиуса! — уже не подавляя гнева, закричал Воин.

Дверь неслышно ушла в сторону, открывая темный проход. Там едва угадывались крутые каменные ступени. Воин, не выпуская из рук нелегкой ноши, решительно направился вверх по бесконечной лестнице. В глубоких нишах толстых стен стояли закованные в броню безмолвные стражи. Воин уже сталкивался с ними и отлично знал, чего они стоят, но прекрасно усвоил и секрет их уязвимости, потому его сапоги продолжали грохотать по каменной лестнице. Казалось, вечность прошла к тому времени, как он поднялся в роскошно убранную залу под самой крышей.