— Нет, не особенно. Просто я испугался, что на змею напоролся, потому-то и закричал. Я буду продолжать.

— Ну, смотри сам!

Через два часа напряженной работы на поляне не осталось крапивы, зато в центре возвышался небольшой купол, образованный кучей водяных орехов, частью сгнивших, частью окаменевших. Отпуская помощников, Наташа договорилась с ребятами, что завтра они все вместе принесут лопаты и крепкие мешки, начнут раскапывать загадочную кучу. Она подошла к Павлу и, взяв его за руку, взволнованно спросила:

— Теперь ты не сомневаешься? Они там! Погребены под целой горой чилима. Я поняла! Дулебский хотел не просто убить неверную невесту, но вызвать у нее ненависть к избраннику, потому-то он и придумал такой изощренный вид казни. Умирать от голода, от нестерпимой боли в израненном теле и сознавать, что страдает она от своего любимого, от Чилима. Пожалуй, нужно было родиться человеконенавистником, чтобы подобным образом расплатиться всего лишь за неверность. Даже при чем тут неверность! За то, что предпочла другого.

— Наташа, такие были времена, хотя и сегодня многие мужчины приходят в бешенство, когда выбирают не их.

Незаметно они остались одни. Школьники уже разошлись по домам. А Павел с Наташей вышли на берег озера. С этой стороны к нему вплотную примыкал парк, а противоположный берег занимал густой лес.

Мостки напротив аллеи выдавались в озеро метров на десять. Старенькие, но вполне крепкие, они поскрипывали под ногами. Дойдя до конца мостков, Наташа присела на корточки и опустила в темную воду руку.

— Какая водичка теплая! — с восторгом сказала она. — Боже, как искупаться хочется, словами не выразить!

— Так в чем дело? Купайся.

— Хорошо сказать — купайся, да у меня даже купальника нет.

— Так купайся, здесь же ни единой души. Кого ты стесняешься?

— Ну вот еще! Скажете тоже!

— Наташа, я старый больной человек, отойду в сторонку и смотреть не буду, слово даю.

— Впрочем, а почему, собственно, существуют запреты, если их не нарушать?

— Именно об этом я и говорю, — заключил Павел и не спеша направился к берегу.

Сбросив с себя блузку и брюки, Наташа задумалась, прежде чем снять остальное. «А вдруг обернется и увидит меня совершенно голую на этих мостках? Ну и что, пусть! Пусть видит! Пусть посмотрит, какая я. Пусть увидит, от чего отказывается!» — подумала Наташа и уже решительно разделась, замерла на мгновение — восхитительно прекрасная в своей непорочной наготе. Постояв немного, она словно отдалась ласкающим лучам склоняющегося к закату солнца. Вся ее точеная фигурка словно бы светилась изнутри нежным, пленительным светом. Затем, взмахнув руками, словно прекрасная птица, Наташа бросилась в воду. И та приняла ее. Ласковыми струями оглаживая нежную кожу, вода обтекала ее всю, даря неземное наслаждение. В глубине еще царил холод, и Наташа сильными гребками поднялась на поверхность. Здесь уже прогретая, мягкая вода не обжигала, а радовала своей нежностью. Наташа поплыла к далекому берегу, но ближе к середине начала ощущать легкую усталость и повернула обратно. Подплыв к мосткам, ухватилась за едва выступающие над поверхностью доски и какое-то время словно бы висела в невесомости. Мелкие рыбешки заинтересованно кружили вокруг Наташи, временами, осмелев, прикасались к ее телу. Наташе так сильно захотелось любви, что даже легкая дрожь пробежала по телу. Смущенная собственными фантазиями, она решительно подтянулась и выбралась на мостки. Взглянув на берег, она не увидела Павла. Несколько разочарованная его целомудренностью, Наташа, схватив в охапку свои вещи, бегом бросилась по мосткам к берегу. Добежала до огромных кустов цветущей сирени, попробовала одеться, но это оказалось не совсем простой задачей. Мокрая одежда липла к телу, и натянуть ее удалось далеко не сразу. Лишь застегнув последнюю пуговичку на блузке, Наташа позвала Павла. Он отозвался неожиданно близко, настолько, что она вздрогнула от неожиданности. Выйдя из-за куста, возле которого Наташа воевала с одеждой, Павел, улыбаясь одними глазами, сказал:

— А ты хорошо плаваешь. Воды не боишься. Молодец.

— Так вы все же за мной подсматривали!

— Не подсматривал, а присматривал, чтобы ты, не дай бог, не утонула.

— Выходит, пока я там… вы?

— Наташа, если тебе так это интересно, то, когда ты была без сознания, я тебя видел вблизи во всей, так сказать, красоте. Более того, не забывай, я хоть и в прошлом, но врач, у нас несколько атрофировано желание непременно увидеть женщину обнаженной. Хотя ты, безусловно, невероятно красива. Только не нужно краснеть и смущаться. Ты об этом сама прекрасно знаешь. На мой взгляд, такое тело, как у тебя, вообще прятать — смертный грех. Но, увы, таковы законы морали. Пошли, а то замерзнешь и не сможешь завтра продолжить раскопки.

Наташа и впрямь была смущена его прямотой, хотя и очень хотела, чтобы он ее увидел, но что-то все же заставляло ее краснеть. Всю дорогу до дома она молчала, слушала его болтовню, не особо придавая значения тому, что Павел говорил. Слушая его рассуждения о красоте, о совершенстве человеческого тела, в особенности женского, она думала о своем. О том, как же хотелось ей не выслушивать красивую лекцию, а обнять его, прижаться крепко-крепко к груди, ощутить ласковую силу его прикосновений, почувствовать вкус губ, узнать, наконец, каково это — принадлежать ему. Но Павел не умолкал, развивая теорию о необычайном совершенстве красоты, о ее разумной гармоничности, рациональности и всем прочем. Придержав калитку, он пригласил ее зайти вечерком на чай, но Наташа неожиданно для самой себя отказалась. Она вдруг разозлилась на Павла за то, что видел ее голой, за то, что так сдержан с ней, за то, что ни разу не позволил себе ни единого слова или жеста, который можно было бы расценить как попытку уложить ее к себе в постель. Разозлилась на его заботу и внимание, на то, что он единственный, кого она так сильно хотела, а он, словно слепой, не попытался даже это увидеть. Не прощаясь, она ушла в дом и резко захлопнула за собой дверь.

Павел с задумчивой, чуть грустной улыбкой посмотрел ей вслед. Черт, надо же было такому случиться, чтобы он, будто подросток, влюбился. Как на беду, и она так сильно жаждет его самого, что это уже видно невооруженным взглядом. Сегодняшняя игра: я буду бегать перед тобой голенькая, а ты не смотри — поначалу развеселила его, но затем, осознав, как ей тяжело, Павел попытался отвлечь Наташу от фривольных мыслей, да только, похоже, ничего из этой затеи не вышло. Вот сейчас она чертовски зла на него. Не она, а он сам боится ее, боится ее чувств, ее желания, не только потому, что, как всякий немолодой мужчина, опасается оказаться не на высоте, а потому, что не может позволить себе такую молодую и пленительную, такую желанную. Наташа ведь годится ему в дочери, но только вот как ей все это объяснить? Как дать понять, что он ей не пара, что попросту слишком стар для нее? Единственный, кто понял его состояние, Андрей. Верный старый друг, но он сам в подобной ситуации и так же мучительно ищет выхода.

…А за воротами его схватили. Он объяснял, убеждал, упрашивал, но пыточная уже ждала его. Два дня и две ночи мучений, плети, дыба — и снова плети. Клещи рвали его уже потерявшее чувствительность тело, но Воин упорно стоял на своем. Лишь утром третьего дня тцарь поверил, остановил разматывающего в очередной раз измочаленную плеть палача.