* * *

Афиши обычно вывешивались или на чугунной ограде, или с торцов гранитных сооружений у входа в сад, сказать иначе, пилонов. О том, что эти каменные строения полые, я ни за что бы не догадался, если бы не боковые окошечки – по паре у каждого. Впрочем, окошечки были постоянно закрыты, все кроме одного – у левого пилона: там, в темноте, как белка в дупле, пряталась кассирша, продавщица билетов. Возможно, она там проживала безвылазно. Действительно, я не понимал, как туда можно попасть, если только не через окошечко (о наличии дверцы со стороны сада мысль мне в голову не приходила). Однажды бабушка вместе со мной шла вдоль Фонтанки – посмотрела на афишу и захотела в кино. В окошечке она купила билет, а меня, шкета, пропустили бесплатно, – на мою скромную персону даже не распространялся возрастной запрет «детям до 16». Фильм назывался «В джазе только девушки», и можно сказать с уверенностью, что во всем мировом прокате («Некоторые любят погорячее») он не имел более благодарного зрителя, чем я. Не помню, понравилось ли кино бабушке, но я в деревянном зале бывшего театра-буфф едва не визжал от восторга, особенно когда начинались погони с переодеванием. А еще раньше, там же, в Измайловском саду, посмотрел с отцом «Трех мушкетеров» (мне должно было исполниться вот-вот шесть). Я уже видел много чего на экране, но почему-то именно этот фильм оставлял ощущение чего-то невероятного. Я знал, что кино снимают, но не понимал, как это может быть сделано, – только что была драка, секунды не прошло, и уже все скачут на конях. Я все время хватал отца за руку и спрашивал, будут ли еще драки. «Будут, будут!» И они – были. О счастье!

Если бы не родители со своими трогательными воспоминаниями о моем детстве, мне бы, наверное, не довелось в моей взрослой жизни вспомнить об этой книге. Да и тот образ ее, что теплится в моем сознании, мало похож на определенное воспоминание: я скорее знаю об этой книге, чем помню о ней. Все дело в том, что она ушла из дома (так получилось), когда мне было пять лет. Задержись она у нас подольше, и я бы ее помнил почетче, как, например, помню куда более малышовые книжки-раскладушки – твердый картон и картинки: ну скажем, волк-неудачник с опущенным в прорубь хвостом, или другая – залез поросенок на дерево, или еще – лиса и журавль… С этими раскладушками было хорошо играть: поставил на ребро, развернул – вот и стена; лентой с дивана спустил – горка тебе для машинок. Дом они обычно покидали быстро – вместе с одёжкой, из которой вырос, но каким-то досталось еще полежать в кладовке – оттого и запомнились, что видел их уже в сознательном возрасте. И эта рано ушла. Хотя и не была раскладушкой.

Между тем книга эта для меня значила многое. Она мне была дороже любой игрушки. По статусу важности в моем детском мире она, полагаю, занимала место сразу за котом Васькой, моим ровесником. Согласно поздним свидетельствам старших, я мог подолгу с ней не расставаться, обхватив руками и прижимая к себе (я-то маленький, а книга большая), так и бродил с ней по квартире. Располагался на полу и листал, разглядывая картинки.

На четвертом году жизни (сам не помню, но говорят) я играл в «Винни Пуха».

Ну да, это о нем.

Отец купил ее в командировке, в Москве, мне тогда было три года.

«Винни Пух и все остальные».

Уточню. Я сейчас не о «Винни Пухе» вообще – как о литературном произведении, а о книге в прямом, конкретном значении слова – как осязаемой вещи, как личном твоем достоянии.

Никогда не ностальгировал по этому поводу. Но интернет под рукой – почему бы не удовлетворить любопытство?

Пожалуйста. Издательство «Детский мир», 1960. Все верно: мне три годика полных. Пересказал, само собой, Заходер. А в чем я до сих пор не был уверен, но так и есть – это первое издание книги Милна в заходеровском изложении, и вообще – первое, надо понимать, на русском.

То есть я, получается, один из первых в нашей стране, очутившихся там, в Чудесном Лесу. А если учесть мой возраст тогдашний – так я в категории «самых первых», выходит!

В пять лет я умел читать довольно бегло, но в три-четыре мне, конечно, читали – обычно родители, старших братьев и сестер я не имел. Но что касается «Винни Пуха», он был мне куплен все же на вырост, ему бы чуть-чуть полежать, однако бабушка, когда родители уходили на работу, брала на себе инициативу читать мне эту книгу вслух, – ей было самой интересно, что происходит в Чудесном Лесу. Чтецкие способности бабушки мне запомнились по более поздним впечатлениям, но читала она всю жизнь одинаково – медленно, почти по слогам, с неправильной расстановкой, поминутно жалуясь на очки. А ведь это исключительно важно – как ребенку преподносится текст. Тут не было снисхождения до уровня моего младенческого понимания, бабушка, надев круглые гляделки в костяной оправе (хорошо представляю), честно вместе со мной постигала смысл читаемого – причем преодолевая определенные трудности. Именно так: мы вместе с ней постигали содержание книги.

Опять же, по поздним своим впечатлениям я запомнил ее манеру все комментировать – с ней, например, невозможно было смотреть телевизор (у нас был телевизор «Луч»): что бы ни показывали на экране, она всегда видела только свое. Сейчас я уверен: читая мне «Винни Пуха», она не могла не растолковывать как-то по-своему текст, разъяснять и мне и себе, что же там происходит. Иногда я с удивлением узнаю, что мне известны детали этой истории, каких попросту нет в книге. Сей зазор смысловой не от тех ли чтений?

Сколько помню себя, я целиком книгу не перечитывал больше. Были потом и телеспектакль, и мультфильм, были попытки читать собственным детям фрагменты по другому изданию, когда «все остальные» заменилось на «все-все-все», но оказалось, что дети сами способны – причем на английском. По правде сказать, я и сейчас не уверен, была ли мне самому прочитана книга вся целиком. Отдельные главы читались мне тогда многократно, согласно заявкам, а против каких-то я был предубежден и слушать сам не хотел. Наверное, из-за рисунков.

Да, рисунки… Их обсуждали мы с бабушкой больше всего. Не обсуждать никак не могли.

Сейчас я их нашел в интернете, и сразу стало мне вспоминаться.

Все правильно: именно те. Черно-белые плюс цветные вклейки. Мне словно рассказали мой сон – старый, забытый.

Только сейчас узнал, кто автор иллюстраций, – Алиса Порет.

А ведь это сюрприз.

Тут самое место сказать многозначительно: «Гм».

Алиса Порет – это имя не пустой звук для меня.

Удивительно. Ребенком я рассматривал рисунки, оказывается, Алисы Порет, вживаясь в мир ее образов, а спустя годы, когда имя Алисы Порет стало для меня что-то значить, просто не знал, в чей мир образов ребенком вживался. Вот и думаю сейчас: не оттуда ли, не от Алисы ли Порет, поздний мой интерес к Хармсу и школе Филонова? Знаменитое издание «Калевалы», проиллюстрированное филоновцами – и в частности Алисой Порет (Academia, 1933), я сумел приобрести в конце перестройки, а в середине девяностых в одной ведомственной библиотеке спас от утилизации практически списанную (по какому-то дикому циркуляру) просветительскую брошюру (1932), украшенную рисунками художницы в духе аналитической школы. Наслаждаясь этими изображениями с подписями вроде «Консервная банка борется за новый быт» или «Вот какой удивительный путь проделали рыбьи внутренности, головы и кости», я совершенно не думал о медвежонке, который всегда хотел меда и полновластно владел моим воображением, когда я еще и читать не умел. В «Винни Пухе», впрочем, Алиса Ивановна от филоновского метода уже отошла.