Проснувшись и вспомнив, где она и зачем, Залина снова заплакала. И тогда заглянувший в комнату Фархад спросил:

— Почему плачешь, красавица? Радоваться надо! Ты же сама хотела поехать в Москву и стать шахидкой!

— Больше не хочу, — призналась Залина, воздержавшись от подробностей, которые могли серьезно навредить брату. Навредить Мамеду сильнее, чем он навредил себе сам, было уже невозможно, но Залина этого не знала. — Я еще не готова, — добавила она.

Фархад рассмеялся.

— Смотрите на нее! — обращаясь к невидимой аудитории, воскликнул он. — Она больше не хочет! Она не готова! Ай-ай, горе нам! Что же мы будем без нее делать?! Стыдно, — добавил он уже другим, по-отечески укоризненным тоном. — Такая красивая и такая глупая, э! Ты что, вправду думала, что тебе сейчас дадут в руки бомбу и пошлют взрывать Кремль?

— Почему Кремль? Что-нибудь другое… — не придумав более достойного ответа, растерянно ответила Залина.

На этот раз татарин расхохотался во все горло, держась за живот и утирая кулаком навернувшиеся слезы.

— Держите меня, я сейчас упаду! — восклицал он, заливаясь смехом. — Что-нибудь другое! А что тебе больше нравится, скажи, Генеральный Штаб или Лубянка? Ты посмотри на себя, сестренка! Ну какая из тебя шахидка? Вчера ты сказала: хочу быть как Джанет Абдуллаева. Сегодня ты говоришь: нет, больше не хочу, передумала. Не готова. Правильно, не готова! И кто тебе, такой, доверит серьезное дело? Хорошо, что ты сказала об этом сейчас. А если бы потом, а? Села с бомбой в поезд метро и сказала: нет, не хочу. Милиционер к тебе подошел, а ты ему: не хочу взрываться, заберите у меня эту гадость! Я не готова… Бомбу заберут, тебя заберут, станут допрашивать, бить, запугивать… Все, что знаешь, им расскажешь, сама в тюрьму сядешь, хороших людей погубишь, делу навредишь, род свой навек опозоришь, и все тобой будут недовольны: Аллах будет недоволен, родители, земляки, мы с Макшарипом, и ты сама себя станешь до конца дней ненавидеть… И кому это надо, скажи?

— Зачем же меня тогда сюда привезли? — со слезами в голосе спросила Залина.

— А ты сама как думаешь? — вопросом на вопрос ответил татарин. — Э, вижу, неправильно думаешь! Кто мы, по-твоему — бандиты, как про нас русские говорят? Неправда! Зла мы тебе не хотим, поверь. Ты же хотела нам помочь, верно? Вот и поможешь. Видишь, живут вместе два мужчины, женщины нет — некому прибрать, приготовить, на стол подать, постирать, в магазин сходить… Хозяйка нужна, понимаешь? Такая, которой можно доверять. Может, попросим тебя куда-то съездить, что-то передать… Будешь жить в большом городе, ты такого никогда не видела, нам помогать, хорошие деньги за это получать, родителям посылать, радовать стариков… Чем плохо? О такой жизни многие мечтают, но нам здесь нужен свой человек, надежный, чтобы не выдал и не сбежал. Шахидка… Надо же такое выдумать! Будешь жить с нами, в свободное время Коран читать, с умными, уважаемыми людьми встречаться — может, со временем и дорастешь до шахидки…

— А Джанет? — набравшись храбрости, спросила Залина.

— Что — Джанет?

— Джанет Абдуллаевой тоже было семнадцать, а она взорвала себя на станции «Парк Культуры», — напомнила Залина.

— У Джанет мужа убили, ей было, за кого мстить, — в свою очередь напомнил Фархад. — Да и готовилась она к этому не один год. Возраст одинаковый, а люди разные. Вот мне, к примеру, двадцать семь. Сколько таких в русском спецназе? Миллион! И у кого повернется язык сказать, что я такой же, как они?

Залина Джабраилова была воспитанной в строгих правилах мусульманской девушкой и не стала спорить с мужчиной, хотя некоторые вопросы возникли у нее еще во время разговора.

Она хорошо слышала, как один из людей, которые похитили ее в Махачкале, обращаясь к Мамеду, сказал, что она станет героиней-шахидкой, и просил брата не мешать ей совершить подвиг во имя аллаха. Этот человек выглядел старше, умнее и важнее, чем Фархад, но он остался в Махачкале, а Фархад был здесь, в этой квартире. Как бы то ни было, один из них либо ошибался, либо сознательно лгал. Но кто, который из двоих? Этот вопрос был самым важным, потому что от ответа на него напрямую зависела жизнь Залины.

Вечером угрюмый Макшарип снова принес ей чай, и снова, выпив его, Залина почувствовала непреодолимое желание лечь в постель и уснуть. Проснувшись, она чувствовала себя разбитой и туго соображала. Только к обеду в голове у нее немного прояснилось, и, заново обретя способность более или менее связно мыслить, она первым делом подумала, что с этим чаем что-то не так. В него явно что-то подмешивали, чтобы ночью она не попыталась сбежать, и это косвенно опровергало слова Фархада о доверии, которое они с Макшарипом испытывали по отношению к своей «помощнице». Добровольных помощниц не опаивают сонным зельем; значит, она не помощница, а пленница, а Фархад — обыкновенный лжец.

Вскоре после теракта, совершенного Марьям Шариповой, в Балахани горячо обсуждали выступление президента Ингушетии Юнус-Бека Евкурова, который высказал предположение, что так называемые террористки вовсе не были смертницами. По его мнению, их просто использовали, накачав психотропными препаратами или взорвав дистанционно. Брат Залины, Мамед, был горячим сторонником этой версии; строго говоря, именно с того выступления Евкурова и началось его тихое помешательство, благодаря которому Залина оказалась в нынешнем затруднительном положении.

Верна была эта версия или нет, но она превосходно объединяла противоречащие друг другу утверждения Фархада и человека из белого пикапа. Если предположить, что оба знали правду и каждый сообщил собеседнику только часть ее, а потом мысленно поменять их местами, итог получался прежний. Залина, будто наяву, представила себе того человека из Махачкалы, поющего сладкие песни об уготованной ей роли домохозяйки и угощающего отравленным чаем, и Фархада, втолковывающего Мамеду, какая это честь для его сестры — принять мученическую смерть за ислам.

Когда вечером Фархад снова принес ей чай, Залина изловчилась и вылила напиток в стоящий на подоконнике цветочный горшок. Уснул или нет росший в горшке цветок, сказать было трудно, но у Залины на этот раз сна не было ни в одном глазу, и, когда через час в комнату заглянул Макшарип, ей стоило немалых усилий притвориться спящей.

Через два дня кончики листьев у бедного цветка пожелтели и начали сворачиваться в трубочки. Вряд ли на растение подействовало снотворное — скорее, виной всему была температура воды, чересчур высокая для тонких беззащитных корешков. Залина мысленно попросила у цветка прощения, но иного выхода у нее не было: оконная рама оказалась наглухо заколоченной гвоздями, а форточка была привинчена к ней шурупами, которые Залине не удалось вывернуть ни голыми руками, ни с помощью заколки для волос — единственного инструмента, которым она располагала. Поэтому она снова вылила принесенный одним из своих тюремщиков чай на корни многострадального растения и была вознаграждена: поздно вечером ей удалось подслушать происходивший в соседней комнате разговор.

Перед этим Фархаду кто-то позвонил по телефону. Разговор был короткий и со стороны татарина состоял, в основном, из междометий, по большей части утвердительных. Лишь в самом конце он отчетливо произнес: «Да, уважаемый, я все понял!», — и положил трубку.