Дальше — больше. Кое-как дожив до отпуска, горожанин судорожно хватает баснословно дорогую путевку и отправляется подальше от родного мегаполиса — как ему представляется, отдыхать. Но и на отдыхе ему нет покоя. В Турции и Египте пошаливают все те же террористы, на оживленных морских трассах безобразничают черномазые пираты на резиновых лодках, за которыми с переменным успехом гоняются боевые корабли океанских военных флотов великих держав. Самолеты продолжают с завидным постоянством падать, щедро разбрасывая вокруг места падения обугленные трупы пассажиров (все тех же отправившихся на отдых горожан) и искореженные куски дорогостоящих сплавов цветных металлов, а те, что не падают, неделями никуда не летят, поскольку в мирной Исландии, видите ли, нежданно-негаданно проснулся вулкан с непроизносимым названием. Некогда родная Балтика таит в своих свинцовых глубинах никем не подсчитанные запасы затопленного после окончания Второй Мировой химического оружия, а в придонных отложениях «самого синего в мире» Черного моря, по слухам, вместо бородатого дядьки с тридцатью богатырями залегают гигантские запасы метана, готовые в любой момент взорваться, вызвав приливную волну, которая в мгновение ока сметет к чертовой матери и унесет в открытое море все приморские города и курорты.

Кое-кто из осторожности, а также из соображений экономического или принципиально патриотического характера предпочитает отдыхать на зеленых просторах Подмосковья и Среднерусской возвышенности — «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов», как сказал в незапамятные времена герой Грибоедова. Но на зеленых просторах свирепствуют энцефалитный клещ и повальный алкоголизм; председатель дачного кооператива насмерть сцепился с претендентом на эту завидную должность, оба вербуют себе электорат из всех, до кого могут дотянуться, а прямо за околицей теткиной саратовской деревни по щедро оплаченному недосмотру чиновников из райцентра какие-то деляги устроили свалку бытовых (и хорошо, если не промышленных) отходов… Воистину, чтобы жить, работать и даже размножаться в таких адских условиях, надо родиться наследственным фаталистом!

Насквозь пропитавшись своим и чужим потом, до мозга костей проникнутый фатализмом Глеб Сиверов, наконец, вышел из вагона на станции «Измайловский парк». Линия метро здесь проходила поверху, и платформы располагались не под землей, а над ней. Справа по ходу движения зеленел молодой листвой парк, в честь которого станция получила свое название, а слева, за асфальтированной площадкой автостанции, утопая в зелени разросшихся деревьев, терпеливо ждали своей очереди пойти на снос одинаковые ряды типовых хрущевских пятиэтажек — Первая Парковая, Вторя Парковая и так далее, до полного посинения.

На улице парило, воздух был горячий, плотный, влажный и наэлектризованный. Пахло грозой — озоном, зеленью, пылью; резкими порывами налетал прохладный, но не приносящий ощутимого облегчения ветер, вдали над кронами деревьев стеной громоздилась грозовая туча, по контрасту с ярким солнечным светом казавшаяся темно-фиолетовой, почти черной. В той стороне сверкали пока еще далекие, похожие на вспышки фотографических блицев молнии, и спустя довольно продолжительное время доносились глухие, отдаленные раскаты грома. Глеб про себя порадовался тому, что синоптики не ошиблись в своих прогнозах. Захваченный им зонтик вряд ли мог спасти от проливного дождя, зато на фоне приближающейся грозы казался вполне уместным. Если специально не приглядываться, он выглядел, как самый обыкновенный зонт — китайский складной автоматический зонтик черного цвета, максимальный срок службы которого, как правило, равняется от силы одному дождливому сезону. Необычной выглядела разве что его рукоятка, неотличимо похожая на рукоятку пистолета системы Стечкина, но ее Глеб прятал в ладони, так что его самодельный зонтик не привлекал к себе лишнего внимания.

Сиверов убил целый час, изобретая и воплощая в жизнь эту нехитрую конструкцию, собранную из одного безнадежно испорченного зонта и одного полностью исправного, заряженного и готового к бою пистолета некогда популярной среди советских силовиков системы. Даже без глушителя тяжелый «стечкин» чересчур громоздок для ношения за поясом легких летних брюк; к тому же на то, чтобы его оттуда извлечь, требуется определенное время. Шуметь Глеб не любил, а используемый им длинный глушитель делал трюк с внезапным выхватыванием оружия а-ля Клинт Иствуд практически невыполнимым. Между тем встреча предстояла с серьезными, опасными людьми, про которых так и подмывало сказать словами героя популярного некогда фильма: «Эти собаки кусаются».

О том же предупреждал его накануне Федор Филиппович — следовало заметить, без особой нужды, поскольку Глеб и без него знал как то, с кем придется иметь дело, так и то, что операция спланирована наспех, без надлежащей подготовки, а значит, во многом с расчетом на русское «авось». Потому-то он и прихватил с собой оружие; его одолевало желание попросить генерала в случае чего хоть как-то поддержать Ирину, но он сдержался: подобные просьбы в кругу его коллег издревле считаются плохой приметой. Кроме того, что значит — поддержать? Обеспечить себя Ирина сумеет сама, да и сбережений мужа ей хватит на три жизни. Разве в деньгах дело? Глеба Федор Филиппович ей никоим образом не заменит, а все, что в его силах, сделает и без каких-то там просьб. Так что незачем попусту сотрясать воздух, клича беду, и посылать его превосходительство на пулеметы, заставляя объясняться с только что овдовевшей и точно знающей, кто в этом виноват, женщиной тоже, наверное, не слишком разумно…

Тело под рубашкой было скользким и липким от пота, обесцвеченные перекисью водорода волосы казались какими-то неживыми, борода отчаянно чесалась, фальшивая вставная челюсть жала, не давая до конца закрыть рот, а бутафорский шрам стягивал кожу щеки. Ощущение от него было, как от нашлепки засохшей грязи, и его хотелось сковырнуть ногтем, как грязь или образовавшийся на месте царапины струп. Налетавший с той стороны, где клубилась, разрастаясь на полнеба, грозовая туча, порывистый ветер холодил тело сквозь влажную ткань рубашки, по платформе катались окурки и пластиковые стаканчики с похожими на мочу остатками пива внутри. На светлом бетоне темнели не успевшие просохнуть плевки, но здесь, на воле, все-таки было намного лучше, чем в метро, где все зависело не от личных качеств Глеба Сиверова, а от прихоти слепой судьбы и планов террористов, на которых, теоретически, он охотился.

Вышедшие из поезда вместе с Глебом пассажиры сошли с платформы и ручейками разбежались по своим пронумерованным по порядку, как рядовые в строю, Парковым. Встречный поезд тоже только что ушел, и на платформе было почти пусто. Наметанный глаз Сиверова мгновенно выделил из немногочисленных пассажиров лицо кавказской национальности, одетое, помимо густой темной щетины, в черные брюки с зеленоватым металлическим отливом, остроносые туфли, белую рубашку с коротким рукавом и кожаную жилетку с множеством кармашков. Поправляя на переносице солнцезащитные очки, Глеб подумал, что на свете есть вещи, которые не меняются, а если меняются, то гораздо медленнее, чем окружающий мир. На рубеже тысячелетий изменения происходят с неуловимой для человеческого глаза быстротой, и потому такие вещи, как отечественный автопром, зажигалки «зиппо» и небритые кавказцы в кожаных жилетках кажутся вечными и незыблемыми, как пирамиды. Для полноты картины наблюдаемому персонажу не хватало разве что кольца с ключами от тюнингованной «шестерки» на указательном пальце да торчащей из нагрудного кармана пачки «Мальборо».