ногах и потихоньку встал. В ногах забегали иголочки, и голова закружилась. Уже рассвело. Часы показывали половину пятого. Птицы непривычно молчали – ах да: аномальная поляна. Чёрные деревья окружили меня. Под ногами была голая глина и ни травинки живой. Наши сапоги так и висели на рогатинах над кострищем. У самой палатки прямо на земле валялась майка Толстого. Интересно, на голую землю роса выпадает? Я подобрал майку – мокрая, с налипшей жёсткой шерстью (у Толстого жутко приставучий пес) – и пульнул в открытую палатку.

Никто не завопил. И даже не буркнул сонно: «Отвали!» Я встал на четвереньки и залез в палатку: никого не было.

Спальники ребят лежали неразвернутыми на голом тряпичном полу. У стены стояли рюкзаки. Не ложились? Ушли куда-то ночью, не взяв меня? А может быть, этот без лица, наш ночной гость?.. От растерянности я шарил руками по палатке, ища неизвестно что. Потом выскочил и завопил на весь лес:

– Толстый! Лом!

Даже эхо мне не ответило. Ноги коченели, и пальцы на руках тоже. Меня трясло.

– Отошли на минутку. Сейчас придут. – Я сказал это вслух и упёрся взглядом в торчащие над кострищем сапоги. Не ушли бы мальчишки босиком. Что-то случилось, и этот, который ночью приходил…

Я тогда отчего-то вспомнил про снежного человека, в газете читал. Его так и описывали: большие ступни, много волос на лице. Он в лесу хозяин, и если ему что не понравится, может тебя сожрать. В той газете было несколько глупых историй о таких встречах: один бросил окурок и три часа плутал по лесу, каждый раз возвращаясь к своему окурку, пока не догадался подобрать. Тогда и вышел из леса. А рядом с окурком он видел здоровенный человеческий след. Другой по ошибке срубил живое дерево, а наутро нашли одни косточки и огромные следы с налипшими шерстинками. Третий просто поставил палатку в неподходящем месте, тогда снежный человек показался ему сам и велел убираться. Этот третий очень подробно описывал свою встречу, у него в психушке теперь много времени на эпистолярные упражнения…

Дома на диване эти истории казались мне чепухой, а тогда, на холодной поляне, стоя босиком на земле, я не мог понять, от чего трясусь, от холода или страха.

Я заставил себя обуться, собрать палатку и вещи ребят, взвалил это всё на себя и пошёл прочь от этого места. Когда они вернутся (мне казалось, что никогда), увидят – палатки нет, то поймут, что я пошёл домой.

За пределами поляны орали птицы, шелестели листья на ветру, мне сразу стало легче. Даже казалось, что нет никакой аномальщины, ребята просто меня разыграли. Сейчас Толстый выскочит из кустов… Не выскочил.

Я вошёл в деревню навьюченный и запыхавшийся. Часы показывали всё так же половину пятого – ударил я их, что ли, в лесу? Почти сразу на меня выскочил Толстый, босой и без майки. Выхватил у меня свой рюкзак, бормоча: «Давай, пока мать не увидела», – и умчался вдаль. Я так ошалел, что не успел ничего спросить.

Дома меня встретили сосед дядя Коля с винтовкой и мать с оторванным куриным крылом. Они сидели во дворе и озабоченно переговаривались.

– Хорошо, что ты пораньше вернулся. – Мать увидела меня и взмахнула оторванным крылом. – Ночью волки приходили. Чего им весной неймётся?! Видал? – Крыло я уже успел разглядеть детально: Белуха, моя любимая курица. Она правда была похожа на кита.

– Да совсем озверели! – ворчал дядя Коля. – Ты не расстраивайся, починю я тебе инкубатор, будут к осени цыплятки. Вот Шамана с цепи утащили… Может, и не волк, а кто покрупнее. Эх, жаль пса!

Шамана было и впрямь жалко. Пес был огромный, в холке мне по пояс. Дяди-Колина гордость и охотник хоть куда. Я не представлял себе волка, способного с ним справиться. Хотя они стаями нападают…

Я бросил вещи и пошёл проверять, добрался ли до дома Лом. На стук никто не отозвался – рано ещё, что ли? Часы встали, и я понятия не имел, сколько там натикало. Толкнул дверь, вошёл. Первое, что бросилось в глаза, – здоровенные часы над кухонным столом. У них был дурацкий позолоченный браслет, как будто великан снял их с руки и повесил на стеночку в этом кукольном доме. Они показывали половину пятого.

Я потихоньку прошёл к комнате Лома, толкнул дверь. Мне навстречу тут же выскочил ошалевший Лом и зашипел:

– Шмотки принес?

Я протянул ему рюкзак. Лом цапнул и, бросив: «Вечером зайду», вытолкнул меня в коридор.

Уходил я медленно, нарочито скрипя половицами и громко топая во дворе. Уже за калиткой услышал в спину старушечий голос: «Часы встали – к покойнику». У Лома нет бабки, и по соседству бабок тоже нет. Я подумал, что мне просто показалось.

Глава IV

Лес потревожили

Назавтра после школы Киря пошёл к физичке расспросить о хозяине дневника. Во дворе его встретил физичкин Серёга и радостно сообщил:

– А мать болеет!

– А то я не знаю! Пусти, дело есть.

– Да она и нас-то к себе не пускает, говорит, заразная. «И нечего вам, – говорит, – школу пропускать».

– Да ты что, санитарка злая, что ли?!

– Ничего не знаю. Вали отсюда, а то мне тоже влетит! – Серёга частенько нарывался. Знал, паршивец, что училкиного сынка бить не будут. Но проучить-то можно? Киря наклонился к нему и зловеще прошептал:

– А знаешь, что у неё?

– Точно, что не ковид, – вздохнул Серёга. – Я доктора уже спрашивал.

– Правильно, у неё кое-что похуже. У неё трупный вирус!

Серёга с любопытством наклонил голову.

– Про трупный яд что-нибудь слышал? Говорила тебе мама: «Не трогай дохлого крота». Почему? Потому что в нём трупный яд. А сама-то она почти каждый день трупы режет!

– Какие?! – На физиономии Серёги был такой восторг, что Киря вдохновенно продолжил:

– Учеников! Шучу. Ну курицу там или мясо она же готовит! Это всё тоже трупы. И пока они сырые, в них есть трупный яд! Вот и представь, что она резала курицу и порезалась сама.

– И заразилась?

– Да!

– Она что, умрет? – недоверчиво спросил Серёга.

– Хуже! Если живой человек заражается трупным ядом, он превращается в зомби!

– Круто! – взвизгнул Серёга и умчался делиться новостью с сёстрами. Вот они-то ему и всыплют за такие глупости.

Васёк пришёл вечером почитать странный дневник. Пока ждали электричества, Киря пересказал ему «краткое содержание предыдущих серий». Друг был скептиком:

– Глупости! Если б такая поляна была, вся деревня бы об этом судачила, и мы бы знали.

– Но бывает же, что человек