него награды не наши.

– Ну да, орден Славы, польский. И что?

– Нет, еще один. С цветком и мечами, Ленька, сын комендантши, видел. Все награды он надевает, не стесняется, а эту – нет. Но хранит. А зачем?

– Не знаю, – честно признал Акимов. – Ну и что с того? Нашел, подарили, память о друге…

Он вспомнил портсигар с драконом с ограбления Сичкина.

– Когда я в него попал… ну, тогда. Он по-немецки выругался.

Акимов не выдержал, ухмыльнулся снова:

– Доннерветтером? Я, когда по пальцу молотком попадаю, а кругом дети или женский пол, еще не так умею.

– Нет, – упрямо возразил Колька, – «аршлох» он сказал.

– Оп-па, – пробормотал Сергей. – Нда-а‐а.

– И потом, немец его узнал, который у Шоров, – заторопился пацан, увидев, что его слушают, – я уверен.

– Что, прямо вот так и сказал: «здравствуйте, либер конрад Херман»?

– Н‐нет… но он его точно узнал. Ух и морду он скроил тогда, постная рожа. А немца потом мертвым нашли, а говорили, что свои же грохнули, а все не так, он честный человек был и парням помог…

– Стоп, – приказал Акимов. – Сейчас голова у меня взорвется. Какой немец, тот, что военнопленный, с завалов? Которого ты в коллекторе нашел?

– Да не нашел я его! – с досадой признался Колька. Что уж тут наводить тень на плетень. – Ну убили его, Сергей Палыч. И наверняка Герман убил, к гадалке не ходи. Анчутка с Пельменем видели… – он прикусил язык, да было поздно.

– Ах, Анчутка с Пельменем, – со значением протянул лейтенант, – и Шоры. Эти? – он показал пальцем на окна на первом этаже. – Профессорские, с роялем?

Колька угрюмо кивнул.

– Теперь толком расскажи, не кусками. И что за привычка у тебя…

И снова Колька рассказал про рояль, про музыку, про Бетховена и про щи, про пруссака Гельмута фон Дитмара, который не хотел воевать, а пришлось, да еще в такой компании.

– Львов? – негромко и очень серьезно переспросил Акимов. – Ваффен-гренадерская?

Коля кивнул.

– Как же скверно-то все, – тоскливо заметил Сергей, – скверно, скверно и весьма… А чем этот Гельмут парням помог?

Рассказал Колька и это.

– Ну вот и папаха к чему… Слушай, а эти-то двое огольцов где? Ты их с тех пор не видел?

– Не видел.

– Не врешь?

– Нет, не вру, – заверил Колька удивленно. – Сергей Палыч, зачем мне врать-то?

– А вдруг… ты же вот ничего прямо сразу не говоришь. Откуда я знаю, Николай, может, ты приятелей своих, домушников, выгораживаешь?

– Какие они домушники? – возмутился Колька. – Влезли в тепле переночевать, что, убудет, что ли?

– Если бы. По домам они шарили, Николай, и, по всему судя, брали не только варенье, но и личные вещи, и немало вещей. Улавливаешь мысль?

Колька кивнул. Притопнул, сбивая снег со стоптанной обувки, наклонился штанину поправить – и вдруг память Акимовская выдала картинку: Колька, разгибаясь, вертит в пальцах гильзу-флакон с места убийства Витеньки-Пестренького. Гильза-флакон с нашатырным спиртом… как это там Романчук сказал, от мигреней? После контузии многие баловались. И Герман постоянно дергается, хватаясь за голову. Болит головушка-то контуженная.

«И все-таки не факт, Серега. Не факт. Не пори горячку. Все эти финтифлюшки – не более чем твои домыслы. Возможно, что и фикция. К тому же не надо забывать: лучше Череп в руках… тьфу ты, елки, типун те на язык».

– Так, давай с тобой решим: пока обо всем этом – ну ты понял – ни слова. Никому вообще, и Ольге тоже. Иди спать, мать извелась совсем. А я с утра сгоняю в Сокольники – там видно будет. Договорились?

Крепко, по-мужски, пожав парню руку, Акимов заметил напоследок:

– Везучий ты, Колька, молодец. Даже завидую по-хорошему.

Намертво приказав себе до утра не думать ни о чем – что-что, а это он умел мастерски, – просто так, для очистки совести Сергей прошелся мимо флигеля. Библиотека была заперта снаружи на амбарный замок.

* * *

Прямо с утреца, предупредив Остапчука, Акимов отправился в Сокольники, желая поспеть к открытию тира. Расчет был прост: посетителей будет немного и можно будет спокойно оглядеться и сориентироваться.

Посетителей и в самом деле было раз-два и обчелся, но человек, орудующий за стойкой, – парень лет двадцати, простоватого вида, с выдающимися щеками и глазами-щелками, – даже при богатом воображении не мог сойти за Черепа. В отделении, к которому относился тир, оказался отличный участковый – толковый, знающий, немолодой уже лейтенант.

– Ну, чего там опять? – проворчал он. – Скупка краденого?

– Чего это вдруг?

– Ну чего вдруг. Ничего. Тебя кто интересует-то, Вовка Баев, заведующий тиром на Лучевом?

– Меня-то скорее Черепанов Владимир Алексеевич интересует, главарь шайки домушников…

– Да ну? – равнодушно подивился участковый. – А по нему и не скажешь. Так. Проживает одиноко, скромно, тут же, на Егерской. По мелочи крутит чего-то, тотошничает, выставляет шмотье в качестве призов, но ничего плохого сказать не могу. Сотрудничает с органами охотно, иной раз и в качестве эксперта привлекаем, – разбирается в мазне, скульптурах – что-то типа музейщика. Ну и что узнает – доносит тотчас же. В криминале не замечен. Даже на катковой площади потише стало.

– Катковой?

– Ну да, где каток. Раньше пощипывали, потом пару раз заловили, разъяснили – с тех пор тихо. Да в целом не мое дело. Ордер есть у тебя или как?

Акимов мысленно шлепнул себя по лбу, но быстро нашел самооправдание:

– Так я только на пристрелку – глянуть, что и как. А то вдруг и не тот вовсе.

– И то верно, – одобрил участковый, надел фуражку, поднялся. – Пойдем, прогуляемся.

Прошли вдоль по парковой аллее, подошли к площадке, на которой уже собирались школьники с коньками на какие-то старты. Подходя к помещению тира, участковый глянул зачем-то вверх, хмыкнул, промычал: «Ну и ну». Поприветствовав паренька за стойкой с ружьями, участковый поинтересовался:

– Барин-то где? На водах?

– С утра не было, Аким Степаныч, – сообщил тот, – я сам открывал.

– А печати что?

– Он