и будя. А если, паче чаяния, душегуб? Она ему: милый, тут до меня опер приходил, про тебя спрашивал… тот кокнет бабу – и концы в воду, ищи его с собаками. Придумай-ка ты что-нибудь другое, Серега.

И Акимов поехал восвояси, думать. И думы у него были невеселые, например, о том, что Колька вполне мог и соврать – наврал же он про то, что пленный фриц был жив и завывал в колодце, а он, Пожарский, его услыхал. И про награду «не нашу» совершенно спокойно мог выдумать – он ее сам-то видел? За все время пребывания в районе ни разу Герман наград не надевал, а их у него немало, по анкетам и прочим документам судя. Откуда Кольке видеть, что там у Вакарчука за вражеские медальки?

И могли, вполне могли быть у него в этой связи и трофеи, в том числе и дорогостоящие, на любителя. А Череп, Аким сам сказал, в них разбирался. Есть же какие-то, что плюнуть и растереть, а они стоят дороже танка, ну, пусть десять и более кусков – почему не может быть? Может. Трофейничать, конечно, не совсем красиво, но все ж везли. Те же генералы не брезгуют, чего же капитану нос воротить? Ну вот при том тут и Череп…

Этот упырь бородатый, грязный, вполне мог самолично в рот себе выстрелить, почуяв, например, неладное, – кто его знает, что там Аким Степаныч недоговаривает. Про тайник с деньгами операм не сказал. Возможно, рассудил так же, как и сам Акимов считает: туда ему и дорога, барыге, все одно прямой путь – к стенке.

Портсигар… а что портсигар? Николай Ионович, генерал-лейтенант, самолично признали, что не помнят, куда вещицу дели. Может, у него его украли – домработница или там кухарка. И, как говорится, выменяла на сливочное масло. Не факт.

Что до Лизаветы-заведующей… то это каким надо быть недоумком и кулемой, чтобы грабить сберкассу в центре города, да еще где в заведующих твоя любовница и даже дворник тебя в лицо знает?

Что ж остается?

А ничего.

Мелочевка.

«Глухари» у тебя остаются по дачам, и, самое главное, по особняку товарища Луганского, будь он неладен, и вот что делать с этими вот «мелочами» – совершенно непонятно.

Придется отправляться на заклание к Сорокину, не иначе. От огорчения Сергей заснул и снова чуть не проехал платформу. Следуя мимо флигеля, столкнулся с физруком: Герман, вылезши из помещения, «принимал» на двадцатиградусном морозе «душ». Такой весь чистый, сверкающий, как пятак, кудри в стороны, глаза сияют – брильянт, душа – слеза!

– Физкульт-привет, – поприветствовал его Акимов, приближаясь.

– Мое почтение, Сергей Палыч! – отсалютовал тот в ответ. – Погода-то какая! Сейчас бы в баньку да в сугроб, – и, фыркая от удовольствия, принялся растираться колючим снегом.

– Да уж, неплохо бы, – промямлил Акимов, отводя глаза: на гладкой мускулистой спине кровили свежие царапины. Все-таки успел Вакарчук уловить его взгляд, прикрылся полотенцем и, смущенно оглядевшись, быстро зашептал:

– Сергей Палыч, не погуби. Что я, не понимаю? Нехорошо, я ж комсомолец, преподаватель… да ну как от такой-то откажешься?! Чертовка, а не женщина, яд сладкий.

– Постой-постой, ты про что?

– Да про то, как вы с Гладковой мимо шли, а я притворился бухим, – смущаясь, признался он. – Запаниковал я, Сергей Палыч, как пацан. Думаю: кранты мне. И так из-за девчонки черт знает что про меня толкуют, а тут донжуанство…

– Да мне-то какое дело? – пожал плечами Акимов. – Что я тебе, товарищеский суд?

– Вот и я говорю, не погуби. Сам столько раз зарок давал – не пойду к ней больше. А тянет, понимаешь?

– Ну ладно-ладно, что ты, в самом деле.

– Главное, рыжая такая… – пояснил Вакарчук, розовея.

В этот момент из школы посыпались горохом дети всех возрастов, и физрук, распрощавшись, поспешил удалиться.

Акимов же отправился получать головомойку от руководства и по дороге никак не мог прогнать с лица глупую ухмылку. Вот это Гера, метр с кепкой в прыжке! Ходок.

* * *

Николай места себе не находил. Часы тянулись медленно-премедленно, урок за уроком, учителя, все как один, как будто собственные языки жуют, ни пса не понятно, а за окном видно, как Вакарчук гоняет мелких на лыжах – стоя, кстати сказать, без лыж.

Вот уже третий урок, и математичка Пална, давая монотонные пояснения, скрежетала мелом по доске, как бы усыпляя бдительность, а потом коварно выхватывала, как цапля лягушек, зазевавшихся учащихся и заставляла немедленно доказывать, как это:

– Сумма, разность, произведение и частное чисел вида «а» плюс «б» плюс корень квадратный из «б», где «а» и «б» рациональные числа…

«Рациональные… рациональные… что ж тут рационального? Вон по школьному двору ходит убийца, а всем все… рационально и параллельно!»

– Пара чисел икс равно трем, игрек двум есть решение уравнения икс плюс игрек квадратный корень…

«С другой стороны, ну а ты что хотел? – допытывался Колька сам у себя. – Чтобы оцепили школу, взяли гада в мешок, порубили бы в капусту, а он бы орал и отмахивался пулеметом? А может, Акимов еще не вернулся».

– Существует бесконечно много других пар натуральных чисел, удовлетворяющих этому уравнению.

Воспаленная активность схлопнулась от длительного ожидания, и Колька вдруг с удивлением понял, что чихать он на все хотел.

«Вот-вот. Бесконечно много вариантов. Мне-то что? Возможно, что есть какие-то другие обстоятельства… с чего ты, в самом деле, взял, что он убийца?»

Колька вспомнил тот вечер у Шоров, двух этих людей – фон-фрица и Германа – и попробовал впервые по-взрослому оценить то, что видел. И выяснилось, что ничегошеньки определенного он не видел.

Немец якобы узнал физрука? С чего ты взял, что узнал? Что он с ним, целоваться лез или хотя бы по имени назвал? – нет. Мог просто обознаться, так? Ну а что рожа в зеркале – ну, простите. Там зеркало довоенное, много повидавшее и до такой степени кривое, что Филипповна красоткой представляется.

Видел кто, как фон Дитмара убил? – нет. Шея сломана – так это, извините, люк не закрыт… поговаривают, по шапке уже коммунальным надавали, так они его сгоряча вообще листом заварили