— Мы сейчас опять вернемся к больной теме? Ты не виноват даже в том, что Валерка заболел поиском сокровищ. Не ты заразил его «золотой лихорадкой». Это все дед со своими рассказами.

— Пусть так, но не уберег его я. Но на самом деле давай не будем возвращаться к больной теме, поэтому расскажи лучше, как ты поживаешь. Что у тебя за девушка?

— Нет. Ты должен рассказать мне о карте.

— Зачем?

Мишка выплеснул в стопку остатки водки из графина и залпом ее выпил. После этого выдал:

— Брат, я не уверен в тебе.

— В каком смысле? — опешил Сан Саныч.

— Ты привел меня в дом мертвого старика. Как будто хотел, чтоб мы его вместе обнаружили. Так менее подозрительно.

— Ты думаешь, это я убил дядю Абрама?

— Не буду врать, такая мысль пришла мне в голову. Но я ничего не утверждаю. Возможно, все это совпадение. Но чтобы меня успокоить, расскажи все. Прошу.

— Да иди ты! — Саныч рывком встал, засунул руку в карман, чтобы достать деньги за обед, а скорее, ранний ужин, но брат перехватил ее и зашептал:

— Не веди себя как инфантильный малец. Мне хватило твоих прошлых истерик. Ты же был главой нашей семьи когда-то. Не отец — ты. И тебе тогда было совсем мало лет. Что же случилось с тобой, брат?

— Я не уберег младшего брата, — процедил сквозь зубы Сан Саныч. — За которого, как глава семьи, отвечал.

— А может, дед был прав? И схроны Стеньки Разина проклятые? И ты стал одержимым ими, потеряв себя? Иначе как объяснить тот факт, что, дав зарок не искать их, ты все еще рыщешь по лесам в надежде откопать один из его кладов?

— Я шесть лет о них не думал. Но дядя Абрам где-то раздобыл сведения о захоронении целого обоза с добром.

— Нашел его?

— Не его. Но кое-что стоящее. Ты и сам знаешь, что Стенька награбил столько добра в наших богатых краях, что где только его не прятал. Не самое ценное прятал в спешке. Без заморочек. Горшок с золотом в годы красного террора откопал один «кулак», когда свое прятал. И в яме карту нашел. Себе взял. Сохранилась она до наших дней, хоть и не в первозданном виде: часть рисунка и надписей пропала. Я купил ее у праправнучки того «кулака». Привез в город. Хотел показать дяде Абраму. Но не успел.

Мишка несколько секунд переваривал услышанное. Сан Саныч следил за его лицом, пока не понял, что брат ему поверил. Мысленно выдохнув про себя, он сказал:

— Я думаю, ты был прав, сказав, что дядя Абрам сильно рисковал, оставаясь жить в том бараке.

— Да, но убили его не бомжи. И не они перевернули дом вверх дном.

— Но полицейские сделали именно такой вывод.

— Не хочется им возиться с этим делом, вот и все. А на бездомных что хочешь можно повесить. Загребут пару бродяг, выбьют из них признание, вот тебе еще одно раскрытое убийство.

— Зря ты так плохо думаешь о представителях правопорядка.

— Да я сам бы поступил так же, если б служил в полиции. Но никакие это не бомжи. Дед сидел себе на стульчике, под солнцем грелся. Он не мог помешать вторжению.

— Но мог увидеть тех, кто ворвался к нему в дом. И запомнить внешность.

— Сальные патлы, отекшую рожу и фингалы разной степени давности? Бомжи все на одно лицо.

— Дядя Абрам мог знать этого бездомного человека или людей.

— Так что ж он или они столько ценных вещей в доме оставили? Не забрали ни еду, ни одежду, ни сотовый. Я уж не говорю о генераторе, телевизоре, микроволновке.

— Зачем все это, если нашли что-то стоящее?

— Например?

— Золото.

— Я дядю Абрама помню плохо. Можно сказать, не помню вообще. Но он явно не был глуп или безрассуден. Иначе не пережил бы лихие девяностые. Если золото и припрятано, то явно в таком месте, до которого не добраться. Не схрон Стеньки Разина, конечно, но…

— Да не было у него столько золота, чтоб схрон делать. Не знаю как, но дядя Абрам все потерял. Жил на пенсию и небольшие сбережения.

— Тогда при чем тут золото?

— Он не доверял деньгам. Не только рублям, но и валюте. Только драгметаллам. Поэтому заначка явно была золотой. И где ее хранить, если не дома?

Мишка тряхнул головой. И напомнил себя прежнего. Его щеки оставались пухлыми по сей день, хоть сам он и достиг отличной формы, наверное, поэтому брат и отрастил бороду, чтобы скрыть щеки. В Сан Саныче всколыхнулась нежность. Братья были его самой большой любовью. Такие сильные чувства обычно испытывают только к родителям и детям. А поскольку родителей у Сан Саныча полюбить не получалось, всего себя он отдал братьям. Мишка и Валерка были ему как сыновья. Поэтому он так тяжело и переживал гибель младшенького. И отдалился от среднего, боясь если не укоротить его жизнь, то испортить ее. А сейчас, вот именно сейчас, в эти мгновения, осознал, как ему не хватало Мишки. А еще понял, каким был дураком, что держался на расстоянии от единственного человека, которого по-настоящему любил.

— Ты прости меня, брат, — проговорил Саныч.

— За что?

— За все.

— Ты ничего не сделал мне плохого.

— Как и хорошего. А должен был помочь тебе встать на ноги.

— Саныч, ты тянул нас с Валеркой многие годы. Долг старшего брата ты выполнил задолго до того, как исчез из моей жизни. Но я не говорю, что ты сделал хорошо. Мог хотя бы звонить, чтоб я был спокоен насчет тебя.

— Тебе сообщили бы, случись что со мной. Ты мой наследник.

— О, то есть твой «уазик» станет моим? — усмехнулся Мишка и сделал знак официантке. — Круто!

— Еще металлоискатель и ботинки из кожи буйвола, — в тон ему ответил Саныч.

— А почему ты не женился? Неужто не на ком?

— О, как раз напротив. В глухой провинции такие женщины! Те самые, некрасовские, которые и коня на скаку, и в горящую избу… А красавицы какие! Я как в город возвращаюсь, на цыпочек тюнингованных и их залитых ботексом мамаш смотреть не могу без содрогания.

— Так в чем же дело? — К столику подошла официантка, и Мишка заказал себе еще сто миллилитров водки и салат. А Саныч блинов, но не с вареньем, а с киселем. Когда девушка удалилась, он ответил на вопрос брата:

— Не хочу брать ответственность за кого-то. Пока не готов.

— Понимаю. Хотя думаю, если б ты полюбил кого-то, вопрос о готовности не стоял бы.

— Ты прав, пожалуй. Я ни разу не любил безоглядно и самозабвенно.

— Как и я. Это наша фамильная черта, как думаешь?

— Это, брат, на нас природа отдыхает.

— В смысле?

— Вот говорят, на детях талантливых людей…

— Да-да, это я слышал. Но мы при чем?