руки в карманы куртки, нащупал в правом пачку сигарет, хотел закурить и, конечно, не нашел спичек. Оглянувшись по сторонам, я заметил костер и пошел на огонек. На полдороге, однако, я сбавил скорость, уставившись на безмолвно стоящих вокруг костра седобородых старцев. Уж не нарты ли они, подумал я, как некстати началась белая горячка. От пламени веяло теплом, значит, можно прикурить, а со стариками я попозже разберусь. Я подошел к костру, поздоровался с нартами и, вытащив из огня горящую ветку, поднес к сигарете, задымил.

– Откуда родом, сынок? – спросил старец с бородой до пояса, на его плече висел автомат.

– Из Цхинвала, – я бросил веточку обратно в огонь. – Знаете, я сначала принял вас за призраков, вы уж простите.

– Бывает, – улыбнулся старец с винтовкой.

– Осетины – храбрые воины, – сказал третий старец с пулеметом времен войны.

– А ты здоров, с тобой все в порядке? – спросил меня первый, с автоматом, – видимо, старший в этом отряде.

– Да, а что?

– Кадык у тебя большой, ты бы проверился у эндокринолога.

Я погладил клюв под подбородком, как будто успокаивал готовую вылететь изо рта птицу:

– Только что я пробежал пять километров по пляжу, а мог бы все десять.

– Молодец какой, ну, значит, у тебя конституция такая, – обрадовался четвертый старец, с гранатометом.

– Можно я задам вам один вопрос? – я глубоко затянулся и выпустил дым из правой ноздри, из левой не выходит ни колечка, у меня проблема с перегородкой, сломали в драке, а может, на ковре во время схватки, дело давнее, не помню.

– Конечно, сынок, спрашивай, – седобородые одобрительно закивали головами: дескать, валяй.

– А где ваши сыновья? Почему вы, дедули, стоите здесь ночью с оружием? Куда подевалась ваша молодежь?

Старички зашумели, каждый хотел сказать что-то свое, но старший с автоматом поднял палец вверх, все умолкли, и он изрек:

– Мой сын сейчас отдыхает в Сочи.

– Как? Он что, струсил, сбежал? – кадык мой задергался под подбородком, не удержать мне птичку. – Ничего не понимаю!

– Нет, я сам так захотел, – старец поводил перед горбатым носом пальцем, будто на ветровом стекле заработал дворник. – Я свое уже пожил, немало повидал, а сын, пока молодой, пусть гуляет и наслаждается жизнью, но когда меня убьют, он вернется, возьмет мой автомат и продолжит борьбу за нашу свободу!

Я поразился его словам, мне нечего было сказать, и, бросив в костер окурок сигареты, попрощался со старыми воинами…

Если друг оказался вдруг…

Ахсара я считал своим большим другом, радовался, когда слышал о нем что-то хорошее, и горе тому, кто говорил про него худое, я кидался на сплетника и вступал с ним в дебаты. Иногда, впрочем, спор наш плавно переходил в драку… Ахсар тогда хоть и лыс был, но чудесен, я в нем души не чаял. Иду я, бывало, по улице медленным прогулочным шагом, вдруг рядом скрип тормозов, из окна машины высовывается светящаяся, как у Фантомаса, голова Ахсара, на лице у него лучезарная улыбка, и голосом, тончайшим, комариным, пищит:

– Таме, брат, садись, подвезу.

Я залезаю в его машину, обнимаюсь с ним, как с родным братом, и говорю:

– Спасибо, Ахсар, мне тут недалеко, на площадь, я бы и пешком туда дошел.

– Да ладно, мне просто хочется сделать для тебя что-нибудь приятное.

– Спасибо, брат.

– Знаешь, прошлой ночью ты мне снова снился, это я к тому, что много думаю о нашей дружбе, иногда мне даже кажется, что мы с тобой близкие родственники.

– Ты мне тоже снишься, маму хочу спросить, она наверняка знает, кем доводимся друг другу.

– Таме, даже если выяснится, что мы с тобой не родственники, можешь всегда на меня рассчитывать! Ну как дела на работе?

– Да ничего вроде, только знаешь, я этого Чибирова на дух не переношу, а сейчас, говорят, его сынок, Леха Чибиров, затеял чистку в таможне, и, боюсь, он меня выгонит.

– Таме, дорогой, Леха мой друг, не такой близкий, конечно, как ты, но все же, если я скажу ему пару слов, тебя и пальцем не тронут.

– Спасибо тебе, родной. Кстати, я слышал, что тебя в начальники к нам прочат.

– Ну, если я буду твоим начальством, ты будешь жить как у Христа за пазухой. Вот и площадь, ну пока, брат, давай обнимемся.

Так мы с ним и жили, и когда я заходил в церковь, то подавал требы за здравие Ахсара. Но в один прекрасный день меня выгнали из таможни без выходного пособия, а через недельку-другую Ахсар стал там начальником. Ох и обрадовался же я! Просто места себе не находил, прыгал от восторга, шапку кидал на елку и лез за ней на самую верхушку, забирал оттуда и снова подкидывал. И ждал, когда новый начальник позовет меня на работу. Но его машина с затемненными стеклами проезжала мимо меня и не останавливалась, как раньше. Но я не огорчался, думая, что у Ахсара забот полон рот и, когда он разгребет гнилые дела своего предшественника, он обязательно заедет за мной и позовет на службу. Однако время шло, наступила зима, деньги, которые я поднакопил, кончились, и тогда я не выдержал и сам явился к нему в таможню. Охрана не пускала меня к начальнику, дескать, у Ахсара, забыл его отчество, совещание.

– Да ты ему скажи, что Таме к нему пришел, – говорил я охраннику, – и он тут же повысит тебя в звании.

Тот оценивающе на меня взглянул, сморщил свой низкий обезьяний лоб, будто думал, и, кивнув, исчез за железной дверью начальника. Вышел он оттуда красный, как рак, и грубо стал гнать меня, будто бомжа вонючего. Я ничего не понимал, требовал аудиенции и оказал сопротивление, ну не то чтобы ударил, а просто, когда этот болван спускал меня с лестницы, я, чтобы не упасть, вцепился в его куртку, и мы вместе скатились вниз, встали и снова пересчитали ступеньки. Тут к нам подскочил второй охранник и бац прикладом меня по морде. От такого неожиданного удара я увидел на потолке солнце, луну и звезды одновременно. Я сплюнул кровь и, грубо теснимый охраной, отступал, пока не оказался на улице, но решил не уходить далеко и дождаться самого Ахсара. И он не заставил себя долго ждать, где-то через час после моего избиения начальник вышел из здания таможни и направился к своей машине. Я подбежал к нему и хотел обняться с ним, как в прежние времена, но он повернулся ко мне спиной и весьма недружелюбно сказал, что спешит