– Что же делать? – отвечаю. –

Но зато я не слуга.

Не лижу зад сильному,

на войне – трусливому.

Стихом вольным, прозой черной

я пишу о том, что видел…

Сам я тоже на войне

не остался в стороне,

и сегодня спит с тобою

нищий рыцарь-трубадур.

Софочка находит мои вирши гениальными. Когда ее бывший долбится в дверь, она быстренько затаскивает меня, упившегося до бесчувствия, в другую комнату и запирает на ключ.

Ладно, чуток еще полежу до полного прояснения мыслей и обстоятельств.

Прежде, конечно, я вскакивал с дивана или на чем там дрых, рычал и бил кулаками страшную маску тьмы или вступал в бой со стеной, которая внезапно вырастала передо мной, и утром просыпался дома или где застанет ночь с разбитыми костяшками на руках и шишками на лбу. Но со временем я стал спокойней, да и ночка сдружилась со мной и вместо жутких рож лепит из тьмы аппетитных телок. А девки зовут, манят, но пока не пойму, где валяюсь, с места не сдвинусь. Кстати, на соседней койке кто-то храпит – надеюсь, это не бывший Софочки.

Электронные часы на запястье показывают половину третьего.

Выпивши, я всегда просыпаюсь в одно и то же время и до самого утра страдаю от похмелья. К обеду обычно прихожу в себя, а вечером, свеженький, сижу с друзьями за пиршественным столом, хотя мне больше нравится бухать на берегу Лиахвы. А сейчас я как объевшийся удав сползаю с кровати на пол, открываю мерзко пахнущую пасть и блюю на паркет. В голове проясняется: я на войне в Абхазии! Неделю назад мы с Худым Бакке прибыли сюда, записались в штабе конфедератов добровольцами, и нас поселили в этом пансионате. Понятно теперь, кто выводит рулады на соседней койке – Худой Бакке, верный мой товарищ, надо бы перевернуть его на другой бок, но он тяжелый, хоть и тощий.

По утрам мне всегда бывает стыдно за пьяные выходки накануне, если еще помню о них. Вчера познакомился с бойцами из армянского батальона, замечательные ребята, их здесь, в Новом Афоне, все уважают. Они угостили меня чачей. От алкоголя и общества крутых вояк я разгорячился и стал хвастать, как на родине, в Осетии, уложил из пулемета кучу вражеских солдат. Армяне засмеялись, видно, не поверили, и это меня задело, ведь я не врал: грузины хотели сфотографироваться на самом виду, у большого металлического щита на высоте, которую они захватили. Я и скосил их одной длинной очередью из пулемета. Любой на моем месте поступил бы так же, мне просто повезло, вот и все.

***

Когда я завалил этих бедолаг, чуть не кончил от радости, прибежал к нашим и растрезвонил, будто убил восьмерых солдат, а на самом деле у щита осталось четыре трупа, пятому с фотоаппаратом удалось уйти. Однако восторга на лицах товарищей я не увидел, напротив, вдруг наступило гробовое молчание, как будто я не врагов уничтожил, а родных и близких однополчан. Я даже сцепился со своим одноклассником, который после жуткой паузы объявил меня лжецом. Ты ответишь за свои слова, сказал я ему, возьми бинокль и иди за мной сейчас, я, мать твою, покажу тебе трупы! Но он вместо бинокля схватил меня за грудки, забыв, что на моем плече висел пулемет, ствол которого уперся ему в живот. Кусок, мой напарник, смекнув, что сейчас прольется кровь, оттащил меня от этого подонка. После, конечно, я помирился со своим одноклассником, и он рассказал мне одну историю:

– Шел я как-то на пост и у дома Пезо услышал грузинскую речь. Я офигел от неожиданности, остановился, смотрю: а дверь-то в хату приоткрыта. Подкрался ближе и в щель увидел шесть грузинских солдат. Они сидели в комнате вокруг стола, вооруженные до зубов, перед ними стояла большая рация, и они, похоже, кого-то ждали.

– И что ты сделал? – спросил я одноклассника.

– А что я мог сделать? Дернул оттуда!

– У тебя было оружие?

– Автомат и две гранаты.

– И ты, мать его, не убил их? Бог дал тебе шанс совершить подвиг без всякого для себя риска, а ты не подумал воспользоваться им, просто взял и удрал. Гранату хотя бы закинул! Нет, лучше сначала из автомата перестрелял бы гадов, с такого расстояния не промазал бы, а потом уже лимонками воспользовался бы. Просто покатил бы гранату по полу, как шар в боулинге…

***

Бойцы из армянского батальона решили меня проверить и спросили, поеду ли я с ними на линию фронта прямо сейчас. У них там что-то случилось с пулеметчиком: то ли он погиб, то ли заболел. Да всегда пожалуйста, мы сели в УАЗ без верха и покатили к позициям. И по дороге я пил коньяк из фляжки, потихоньку набираясь отваги. В окопе все сначала офигели, потому что, как только я увидел пулемет, сразу же кинулся к нему, схватил и, выбравшись с ним наверх, стал палить. Армяне здорово разозлились и, когда закончились патроны, отняли у меня оружие и, наверное, побили бы, может, даже пустили бы в расход… Но я, предвидя это, вытащил из кармана гранату и стал крутить ее на пальце с таким видом, что мне налили еще чачи и повезли обратно на базу, в пансионат.

…Мне полегчало настолько, что я подгреб к кровати Худого Бакке, перевернул его на другой бок, стянул с него дорогую кожаную куртку и надел на себя. Не хотелось, чтобы кожан с друга снял чужой, я-то верну, только прогуляюсь по берегу моря, подышу йодом, а то кадык сильно выпирает, будто птицу с большим клювом проглотил и она застряла в глотке. И знакомые при встрече сначала смотрят на мою шею, потом спрашивают, не зоб ли у меня, почему так похудел? Неприятно слышать такие вопросы, болезненно очень на них реагирую, приходится, мать его, улыбаться и отвечать, что все у меня ништяк. Вот вернусь домой, обязательно запишусь к эндокринологу.

Я выбрался из пансионата, перешел дорогу и побрел по пляжу. Под ногами хрустела галька, а у берега с пеной лопались волны. Миллионы лет без сна и передышки море своими щупальцами гладит сушу: то нежно, любовно, то, рассвирепев, берет штурмом то, что, считает, принадлежит ему по праву. Непонятно, откуда моря-океаны берут столько энергии?

Я решил сделать небольшую пробежку, но выдохся через сто метров. Остановившись, сунул